Тамъ, по крайней мѣрѣ, не требуютъ платы; здѣсь, подъ кровлей Народнаго дома не лучше, если не хуже. Въ переднемъ залѣ давка такая, какъ въ церкви или на парадѣ. Некуда двинуться, всѣ стоятъ плечомъ къ плечу, вздыхаютъ и потѣютъ, обмахиваются платками и шапками и отъ нечего дѣлать разсматриваютъ куполъ. На куполѣ географическія карты. Надписи крупныя, границы почти допотопныя. Вотъ Оранжевая республика, — она еще не покорилась англійской коронѣ, и желтый Сахалинъ еще не запачканъ до пояса сѣрой японской краской.
Двери театральнаго зала закрыты наглухо. Повсюду красуются аншлаги: «билеты проданы». И страшно даже подходить близко.
Оттуда несется глухой гулъ, какъ ропотъ морского прибоя. И на безплатныхъ мѣстахъ галлерей люди повисли кистями и гроздьями, сцѣпились вмѣстѣ, какъ пчелы; сдавили другъ друга и стали многогранными, какъ живые соты.
На узкихъ лѣсенкахъ прибиты надписи: «Стоять запрещено», но каждый проходъ, и спускъ, и подъемъ, набиты спинами, тѣсно сжатыми, темными, ровными. И въ каждомъ закоулкѣ, и даже на перилахъ, влюбленныя группы. Тщетно служитель вопіетъ: «Господинъ военный, сойдите внизъ». Господинъ военный не слушаетъ. Онъ вошелъ клиномъ между двухъ дѣвицъ, и поддерживаетъ ихъ руками съ правой и лѣвой стороны и пожираетъ глазами… Какъ имъ сойти внизъ? Развѣ грохнуться вмѣстѣ черезъ перила на полъ…
Дѣвицъ множество, всѣхъ сортовъ и всѣхъ профессій. И какъ всегда, поражаютъ лица блѣдныя, истощенныя и все же красивыя, ибо среди петербургскихъ работницъ много красивыхъ. На улицахъ столицы смѣшались выходцы всѣхъ племенъ и всѣхъ областей. И возникаетъ новая раса, полуголодная, анемичная, но съ тонко очерченнымъ лицомъ, съ большими вдумчивыми глазами.
Вотъ портнихи, конторщицы, горничныя. Ихъ легко различать по рукамъ. Ибо у портнихъ руки тонкія, бѣлыя, а пальцы жесткіе, а у кухарокъ и горничныхъ руки грязныя, крѣпкія и пальцы красные.
Мальчишки шныряютъ кругомъ. Вотъ этотъ, пожалуй, карманникъ. Онъ наткнулся на сосѣда, какъ будто невзначай, разставилъ руки и отскочилъ въ сторону. Два слесаря протискиваются мимо. У нихъ руки въ рубцахъ; сажа и масло плохо отмыты съ лица. Вотъ прошелъ парикмахеръ и гордо пронесъ художественно изваянный проборъ. А сзади прошелъ молодой малый въ рыжемъ парикѣ несообразнаго вида. Это послѣдніе отзвуки старинныхъ святочныхъ харь и веселыхъ переодѣваній.
Солдаты, солдаты всѣхъ цвѣтовъ, всѣхъ званій и всѣхъ родовъ оружія. Вотъ двое въ бѣлыхъ мундирахъ, какъ будто австрійцы; бравый гвардеецъ съ расшитымъ воротникомъ, матросы въ шинеляхъ, лейбъ-конвоецъ въ аломъ бешметѣ, горбоносый, бритоголовый, съ огромнымъ кинжаломъ. Уже цѣлый часъ онъ стоитъ у вѣшалки и глазами выбираетъ себѣ даму по вкусу. Старый жандармъ, очень веселый и совершенно лысый. Вотъ это пѣхота. Одинъ, проходя мимо, задѣлъ меня ножнами тесака и тотчасъ же обернулся и вѣжливо извинился. Ибо это только нижніе чины. Ихъ здѣсь собралось тысячи три или больше. Всѣ они трезвы и вѣжливы. И нѣтъ между ними ни одного Коваленскаго…
Справа доносится музыка. Туда надо идти, тамъ главное зрѣлище Народнаго дома. Ради него сюда набились эти десятки тысячъ людей.
Открытая сцена, между двухъ старыхъ занавѣсокъ, какъ будто альковъ. На сценѣ фокусникъ. Онъ ловитъ бутылки, перебрасываетъ мячи… Клоуны, еще, клоуны… Издали видны только ихъ преувеличенныя улыбки, бѣлыя маски, обсыпанныя мукой. Они ржутъ, какъ лошади, и пинаются ногами. Но публика благодарна и за это развлеченіе. Она радуется каждому жесту, каждому новому движенію… «Бисъ, бисъ, браво!»..
Вотъ маленькій мальчикъ, въ красныхъ сапожкахъ и, увы, въ синихъ очкахъ, сидитъ на плечахъ у отца и рукоплещетъ изо всей силы. А рядомъ другой подпрыгиваетъ вверхъ, чтобы уловить глазами хотя край цвѣтного камзола на этой заманчивой сценѣ.
Въ его глазахъ свѣтится голодъ, зрительный голодъ…
Покорная, наивная толпа, какая она большая и какая безпомощная. Какъ мало она проситъ и какъ скупо мы даемъ! Все самое дешевое, плохое, бракованное. Даже въ томъ театральномъ залѣ, съ ложами и платными креслами, по праздникамъ, когда больше народа, какъ будто нарочно поютъ артисты похуже, побезголосѣе.