— Что можно сдѣлать съ этимъ домомъ? — спросилъ я снова у квартирантовъ дома № 24 по Дегтярному переулку. Владѣлецъ этого дома Гулинъ, гласный городской думы.
— Что сдѣлать? — сказали квартиранты. — Сжечь его до тла, и пепелъ развѣять по вѣтру. — Домъ былъ деревянный. Петербургскіе дома возбуждаютъ въ жителяхъ максималистскія чувства…
Вернусь, однако, къ своему осмотру.
Рождественская часть — одна изъ самыхъ неблагополучныхъ по холерѣ. Жилъ я здѣсь три года, даже получалъ избирательные бюллетени во всѣ три Государственныя Думы. Я сдѣлалъ обходъ вмѣстѣ съ однимъ изъ мѣстныхъ домовладѣльцевъ. Это человѣкъ довольно пожилой и по воззрѣніямъ умѣренный, правый мирнообновленецъ или лѣвый октябристъ. Холера, однако, вывела его изъ равновѣсія: онъ хлопочетъ, раздаетъ обѣды и сладкій чай и искренно хочетъ что-нибудь сдѣлать для улучшенія обстановки.
Въ послѣднее время онъ все вздыхаетъ.
— Руки опускаются, — сказалъ онъ мнѣ, — гдѣ ни комната — яма, а въ ямѣ навозъ. Весь Петербургъ стоитъ на утоптанномъ навозѣ. И, если обязать Рябинина вывести свой мусоръ со двора, онъ отвезетъ его на Глухоозерскую свалку и только увеличитъ то кольцо нечистотъ, которымъ со всѣхъ сторонъ окруженъ Петербургъ. Что можно сдѣлать? Петербургъ задыхается въ навозѣ. Канализація должна стоить 70 милліоновъ, хорошій водопроводъ 150 милліоновъ…
Мы обошли вмѣстѣ съ нимъ домовъ тридцать, въ разныхъ улицахъ. Всѣ они кишѣли квартирами для сдачи угловъ, грязными закусочными и дешевыми публичными домами.
Въ этомъ отношеніи попадаются удивительныя сочетанія. Напримѣръ, въ домѣ Каширцева по 8-й Рождественской улицѣ на одной сторонѣ помѣщаются публичные дома, а на другой сторонѣ для установленія равновѣсія подвалъ отдается безплатно монахинямъ и всякимъ сборщицамъ даяній. Однимъ словомъ — и Богу и черту. Отъ черта рубль, а Богу изъ того алтынъ.
Кромѣ публичныхъ домовъ, повсюду живутъ одиночки, изъ тѣхъ, что ходятъ по улицамъ въ платочкахъ и продаются за тридцать копеекъ.
Онѣ, впрочемъ, составляютъ аристократію этихъ обиталищъ, ибо онѣ живутъ при хозяйкѣ, по-двое въ квартирѣ, и имѣютъ каждая особую комнату.
Домъ № 33 по 7-й Рождественской улицѣ. О немъ было напечатано письмо въ газетѣ «Рѣчь».
Тамъ былъ холерный случай, въ квартирѣ портного, штучника. Больной спалъ на столѣ вмѣстѣ съ другими.
— Такъ нельзя жить, — сказали санитары.
— Ну, пусть выѣзжаетъ, — сердито возразилъ хозяинъ, — много ихняго брата, «безпинжачныхъ».
Въ томъ же домѣ въ пустомъ подвалѣ нашли трупъ жильца.
— Его выселяли отовсюду, — говорилъ мнѣ дворникъ, — за неплатежъ. Онъ забрался въ подвалъ, двери заперъ и умеръ..
Въ домѣ № 47 по 8-й Рождественской улицѣ умерла отъ холеры жена извозчика. Послѣ нея остался 11-мѣсячный ребенокъ. Отецъ тотчасъ же увезъ его въ деревню.
Я заглянулъ въ квартиру. Въ широкой кухнѣ ютилось человѣкъ двадцать, въ томъ числѣ 5 женщинъ и 6 дѣтей.
— Вмѣстѣ со стойлами платимъ 55 р. въ мѣсяцъ безъ дровъ — сказала хозяйка.
Я полюбопытствовалъ заглянуть и въ стойла.
— Вы не сумлѣвайтесь, — сказалъ хозяинъ съ извѣстной гордостью. — У насъ конюшня просторная.
Лошади, дѣйствительно, помѣщались лучше людей. У каждой было свое особое стойло.
— Лошадь, она глупая, — сказалъ въ объясненіе извозчикъ. — Она не понимаетъ. Все норовитъ сосѣда лягнуть, либо куснуть…
Люди, небось, не кусаются.
Въ домѣ рядомъ (№ 49) холерой заболѣлъ восьмилѣтній мальчикъ. Онъ жилъ въ углу у старухи. Мать его имѣла помѣщеніе внизу. Она пускала проститутокъ и по закону не имѣла права держать при себѣ сына.
Ребенка увезли въ бараки, и онъ поправляется. Впрочемъ, его мѣсто уже занято новой жилицей. Вся эта квартира была буквально нашпигована кроватями, перегородками, полунагими женщинами. На всю квартиру было одно окно.
— Какъ вы живете? — невольно спросилъ мой спутникъ, домовладѣлецъ.
— Живемъ, — сказала старуха. — Бѣдные люди.
Она смотрѣла на насъ враждебными глазами. На лицѣ ея было написано ясно: «Уйдите!»
Домъ назначенъ къ закрытію. Но мой домовладѣлецъ только разводилъ руками. Какъ же закрыть его? Если выселить жильцовъ изъ № 49, они перейдутъ по сосѣдству въ № 51, и будетъ еще тѣснѣе.
Когда мы выходили, намъ встрѣтился на лѣстницѣ мальчишка лѣтъ пяти, голый, въ чемъ мать родила. Онъ бѣгалъ по двору въ своемъ натуральномъ видѣ, и никто не чувствовалъ отъ этого никакого стѣсненія.
Спутникъ мой былъ мраченъ.