Лицо его приняло измученный видъ. Голосъ, обыкновенно мягкій, даже елейный, усвоилъ какіе-то новые, острые оттѣнки, какъ будто елей былъ подмѣшанъ уксусомъ.
Еще болѣе доставалось адвокатамъ, въ особенности почтеннѣйшему Н. Д. С-ву. Предсѣдатель, по его собственнымъ словамъ, поставившій себѣ цѣлью «въ видахъ безпристрастія исключить изъ процесса всякій политическій и національный характеръ», т. е., въ сущности говоря, исключить весь процессъ, разсматривалъ С-ва почти какъ своего личнаго врага. Самый звукъ голоса С-ва, громкій, внезапный, въ высокой степени «боевой», заставлялъ предсѣдателя нервно вздрагивать.
Остановки и запрещенія сыпались на С-ва градомъ, но онъ не унывалъ и даже не раздражался и все продолжалъ ставитъ свои заостренные вопросы.
— Скажите, свидѣтель, быть можетъ, вы думали, что по закону вы не вправѣ защищаться отъ погрома?
— Судъ считаетъ вопросъ о мысляхъ свидѣтеля не относящимся къ дѣлу, — цѣдилъ сквозь зубы предсѣдатель.
Но С-въ не унимался. — Скажите, свидѣтель, — начиналъ онъ черезъ минуту, какъ ни въ чемъ не бывало, — что дѣлала полиція, стоявшая противъ вашего дома, въ то время, какъ происходилъ прогромъ…
— Я устраняю этотъ вопросъ, — объявлялъ предсѣдатель.
— А я ходатайствую занести въ протоколъ, что вы изволили устранить этотъ вопросъ, — громко и спокойно настаивалъ С-въ.
Наконецъ, по поводу одного изъ такихъ заявленій, предсѣдатель объявилъ перерывъ, и судъ удалился въ совѣщательную комнату.
Публика сразу зашевелилась. Подсудимые оставили свои мѣста. Судебный залъ весь загудѣлъ, какъ встревоженный улей.
— О, этотъ предсѣдатель!.. — Приземистый человѣкъ въ толстомъ байковомъ пиджакѣ выскочилъ на средину комнаты. У него была длинная русая борода, крѣпкія руки и большая голова, какъ у гнома. Меня поразило его лицо. Глаза его яростно сверкали, зубы крѣпко стискивались, и слова выходили сквозь нихъ, какъ свистъ или стонъ.
— Обрывать, оскорблять такого человѣка, какъ С-въ… О, если бы я не боялся отвѣта… — онъ сжалъ кулаки и судорожно мотнулъ головой.
С-въ и З-ный, два русскихъ адвоката, пользовались особенной популярностью у подсудимыхъ и во всемъ городѣ. Когда З-ный отъ утомленія на судѣ заболѣлъ тифомъ, во всѣхъ синагогахъ Гомеля и всего Западнаго края были совершены спеціальныя службы съ молитвой о его выздоровленіи. Каждое замѣчаніе С-ву задѣвало подсудимыхъ ближе, чѣмъ забота о собственной участи и о послѣдующемъ приговорѣ.
— Скажите мнѣ ваше имя, — спрашивалъ я черезъ минуту русобородаго гнома.
— Я Птакъ, столяръ, — объяснилъ онъ, — Черниговской губерніи изъ посада Клинцовъ. У насъ въ Клинцахъ самое разбойное мѣсто. Всегда другъ другу головы разбиваютъ. Такъ мы сызмала деремся, даже на кулачные бои ходимъ. Поэтому я привыкъ не бояться.
— Да, я дрался! — объяснилъ онъ на вопросъ. — Сердце у меня жестокое. Безъ палки никуда не хожу. Меня били, я билъ. Въ пятницу шелъ по базару, вижу — пустыя бочки залетали черезъ улицу, какъ птицы. А у меня палка была грушевая, съ сучками, тоже залетала. Всю палку переломалъ. Ну, а въ понедѣльникъ сидѣлъ дома во дворѣ съ семьей. У меня семеро дѣтей. Но если бы громилы пришли, то и меня убили бы, но и я не одного бы положилъ. Такое сердце у меня. Насъ было три сосѣда во дворѣ, всѣ подъ одно сердце. Я велѣлъ женѣ кипятить большой самоваръ, погромщиковъ ошпаривать кипяткомъ, а Шмерка сапожникъ, два сына у него, набрали въ сѣни цѣлую кучу камней, и фортку вверху открыли, чтобъ камнями оттуда пулять. А Шендеръ переплечикъ схватилъ круглый ножъ. Бѣгаетъ по двору, кричитъ: «Я не дамъ себя рѣзать, какъ въ Кишиневѣ». А я ему говорю: «Смотри, еще самъ себѣ пальцы обрѣжешь, ручка въ срединѣ, а ножъ острый». Но только громилы къ намъ не пришли, благодаря Бога. Потомъ я послалъ мальчика старшаго къ сестрѣ, за базаромъ живетъ, узнать, какъ у нихъ. Велѣлъ ему раздѣться босому, рубашку выпустить черезъ штаны, лицо вымазать, чтобъ не признали. Онъ былъ на Вѣтренной площади, все видѣлъ — и драку, и залпъ…
— Я тоже дрался, — сообщаетъ молодой человѣкъ, присоединившійся къ нашей группѣ. Онъ крѣпкаго сложенія, и его русскій языкъ выгодно отличается отъ языка его товарищей. — Я вятскій, — объясняетъ онъ на вопросъ — Яранскаго уѣзда.
— Какъ вятскій?
— Отецъ въ ссылкѣ былъ, потомъ по окончаніи срока его выслали назадъ въ «черту», а я тамъ родился, тамъ и остался. Сюда пріѣхалъ воинскую повинность отбывать, всего за два мѣсяца до погрома.
— Сперва дико мнѣ было, — разсказываетъ онъ, — на здѣшнихъ евреевъ и русскихъ, не могъ привыкнуть. Тутъ пришла пятница 29-го августа. Я сидѣлъ въ пивной съ ребятами, еще хотѣли играть на бильярдѣ. Вдругъ слышно крикъ на улицѣ, женщины плачутъ. Я, какъ былъ, схватилъ двѣ бутылки и выскочилъ. Вижу: цѣлая партія на двухъ женщинъ нападаетъ. Ну, я обѣ бутылки расколотилъ. А въ понедѣльникъ мнѣ не повезло, — разсказываетъ онъ. — Напала на меня шайка съ желѣзными палками. У меня, конечно, кинжалъ, а настояще отбиться не могъ. Избили меня всего, руку перебили, — прибавляетъ онъ такъ спокойно, какъ будто дѣло идетъ о случайно переломленной тросточкѣ. — Потомъ два мѣсяца въ больницѣ лежалъ. Все зажило.