— Какъ вы говорите? — съ неодобрительнымъ удивленіемъ замѣчаетъ Андросовъ.
— А такъ и говорю, — упрямо подтверждаетъ старовѣръ. — На войну небось берутъ и старообрядцевъ, и евреевъ. Смотри-ка, у старика Тетякова одного сына взяли, а онъ ходитъ, плачетъ: — «Когда я воспитывалъ дѣтей, говоритъ, такъ даже бумажонку ни у кого не добьешься, а какъ только выросъ, дай его сюда. А потомъ привезутъ безъ рукъ, безъ ногъ. Какъ я видѣлъ, одного уже привезли. Изъ носу потечетъ, ему и утереть нечѣмъ, хоть бы култа осталась, такъ и того нѣту. А что мнѣ съ нимъ дѣлать? — говоритъ, — отказаться отъ него, въ его жилахъ течетъ моя кровь, кровь не допуститъ. А повѣсютъ на его ордена, снять съ него ордена, да на себя надѣть, да во имя этихъ орденовъ милостыню просить».
— Что вы, что вы, — возражаетъ Андросовъ, — надо отечество защищать.
Но старовѣръ расходился и не хочетъ знать никакихъ резоновъ. — Какое мое отечество? — заявляетъ онъ. — Вотъ въ этихъ рукахъ да мозоляхъ. Да еще хибарка какая есть, мое житье. У князя Паскевича вправду есть отечество, сколько земли осталось отъ отца и отъ дѣда. Такъ слѣдовало бы обложить, чтобы отъ каждыхъ двадцати десятинъ по человѣку, а если назадъ пришелъ, то земля твоя.
— Про то мы не знаемъ, — заявляетъ Андросовъ безаппеляціоннымъ тономъ. — Знаютъ тѣ, кто умнѣе насъ.
— Ты гладкій, такъ и не знаешь, — возражаетъ старовѣръ. — А ты скажи, отчего народъ замутился, плачутъ, не хочутъ идти? Вотъ Брили забунтовались, Ляховичей подъ конвоемъ привели, два села… Развѣ это мобилизація! А по городамъ громятъ. «Все равно на смерть идемъ. Узнайте, молъ, и вы лихо». А пообѣщай-ка имъ землю, каждый съ радостью пошелъ бы. То есть и я, даромъ старикъ, а также пошелъ бы, потому, если я умру, земля дѣтямъ останется.
— Погодите! — прерываетъ мрачнымъ тономъ неукротимый слесарь. — Пусть этотъ дастъ мнѣ отвѣтъ. — Онъ указываетъ пальцемъ на товарища молодого Соймонова. — Ты, стало быть, за демократовъ заступаешься? Или, можетъ, ты самъ демократъ? — Неукротимый слесарь хочетъ вернуться къ прежней темѣ разговора. Но рѣчи старовѣра повысили настроеніе бесѣды.
— А какъ демократъ, такъ что? — неустрашимо заявляетъ товарищъ Соймонова. — Плакать надо?.. Надо лучше понять, въ чемъ дѣло!..
— Демократы подлецы, — заявляетъ слесарь угрожающимъ голосомъ.
— А погромщики злодѣи, — такъ же громко возражаетъ товарищъ Соймонова.
— Что? — голосъ слесаря повышается на полъ-октавы. — Что ты говоришь?
— Воры, разбойники, трусы, — подтверждаетъ товарищъ Соймонова — только на старухъ да на ребятишекъ. Желѣзными палками старыхъ женщинъ колошматить по головѣ; развѣ это не разбой?
— А ты видѣлъ? — грозно вопрошаетъ слесарь и даже поднимается съ мѣста.
— Весь городъ видѣлъ, не я одинъ, — возражаетъ товарищъ Соймонова, — а вы зачѣмъ кричите? Я и такъ слышу.
— Демократы не хотятъ худого, — съ своей стороны заявляетъ молодой Соймоновъ.
— Хотятъ скорѣе хорошаго. Малый кусокъ счастья для всякаго бѣднаго человѣка…
— А ты чего? — огрызается слесарь. — Драть васъ некому и этого бѣднаго человѣка вмѣстѣ съ вами.
— Руки короткія, — возражаетъ сынъ Соймонова. Къ моему удивленію, старикъ Соймоновъ тоже обидѣлся на безцеремонный окрикъ слесаря. — Что ихъ ругать, они отецкія дѣти, не подкидыши какіе!..
— Вы бы, ребята, пошли на другую половину! — предлагаетъ онъ молодежи. — Вамъ тутъ невмѣстно со стариками свариться.
Молодежь поднимается съ мѣста и уходитъ.
— Если угодно, — начинаетъ съ своей стороны второй слесарь, — я вамъ о погромѣ скажу:
— Дѣйствительно, это стало сочиняться послѣ Кишинева. Въ людяхъ сталъ разговоръ, что, значитъ, теперь время хорошее, можно евреевъ бить. Начальство не запрещаетъ.
А евреи стали говорить: — «Насъ много тутъ. Это вамъ не Кишиневъ, мы вамъ покажемъ». Дальше и больше, стали евреи приготовляться за нѣсколько мѣсяцевъ. Позаводили револьверы, орудіе и все такое; думаемъ, къ чему они готовятся, къ защитѣ, или къ побѣдѣ, или къ чему? Потомъ пошли по городу разные слухи. Напримѣръ, будто въ Любенскомъ лѣсу шесть тысячъ демократовъ сидятъ съ пушками, и что непремѣнно они придутъ ночью и разобьютъ Слободку, или про Габриченкову семью, будто ее вырѣзали. — «Надо обороняться — говорятъ, — русскимъ тоже». Напримѣръ, уже другой день послѣ погрому, шли мы втроемъ, мастеровые, смотримъ, съ Горѣлаго Болота идетъ толпа крестьянъ, человѣкъ за 75. — Я говорю: ребята, пойдемъ прогонимъ ихъ, они тоже хотятъ чего-нибудь сдѣлать. — Подошли.