— Вы куда идете, хлопцы?
— А мы слышали, что здѣсь евреевъ разбиваютъ.
— Ну такъ что съ того?
— А мы тоже такіе люди, у насъ ненависть есть.
— Маршъ назадъ!
— А ты что за баринъ?
— А не баринъ, но не хотимъ этого. Вы пришли неизвѣстно откель, разобьете тутъ, а будутъ позорить городскихъ жителей. Кто вамъ желѣзья далъ?
Не сказываютъ и не уходятъ. А сами всѣ съ желѣзьями и мѣшками, для грабежа значитъ. Тутъ подъѣхалъ подполковникъ Абхазскаго полка на лошади. — «Вы чего тутъ?» — Я сказалъ. Говоритъ: «бросьте желѣзья». Тутъ ихъ завернули, погнали до церковной площади…
— Какая же это защита? — замѣтилъ я съ нѣкоторымъ недоумѣніемъ, — это грабежъ.
— Я не къ тому, — возразилъ слесарь, — а вотъ къ чему. Шли мы назадъ. Смотримъ — въ окошкѣ господинъ Авиловъ съ женой. — «Что тамъ такое?» — Представьте, крестьяне пришли разбивать жидовъ. — «А представьте такое положеніе, развѣ не слѣдуетъ.» — А за что по-вашему? — «Какъ за что? Въ Брилѣ вырѣзали нѣсколько семействъ, въ Пшонкѣ монашекъ вырѣзали и монастырь сожгли, а сегодня ночью, говорятъ, нападутъ на Слободку. Какъ же не обороняться?»
— А кто распустилъ этотъ слухъ? — спросилъ я.
— А чортъ ихъ знаетъ кто, — сказалъ слесарь. — Бабы больше, а кто говоритъ, будто слыхали отъ прохожихъ…
— А непремѣнно бабы! — подтвердилъ колесникъ съ короткимъ смѣхомъ. — Онѣ особенно любопытничали. Кто пробѣжитъ мимо: — «Что, что новаго?» — «Рѣжутъ евреи русскихъ, рѣжутъ, вотъ сюда идутъ». — Ухватится за своего мужика, не пускаетъ на улицу…
Повидимому, онъ хочетъ придать разговору болѣе легкое направленіе, но неукротимый первый слесарь не поддается на компромиссъ.
— Не бабы, — возражаетъ онъ тѣмъ же мрачнымъ тономъ. — Намъ говорили не бабы, а умные люди. — Онъ называетъ имена нѣсколькихъ лицъ, извѣстныхъ всему городу своимъ печальнымъ вліяніемъ въ дѣлѣ погрома. — А теперь судъ затѣяли, — прибавляетъ онъ мрачно. — Ну, да все равно, я и газету не читаю. Хоть три года судитесь, нашимъ ничего не будетъ. Судъ на нашей сторонѣ…
— Мужики нешто не боялись, — замѣчаетъ старуха, — никому не охота, чтобы его, какъ барана, зарѣзали.
— А то! — признается старикъ. — Мы спрятали, можетъ, сорокъ евреевъ, а сами думаемъ, если евреи одолѣютъ, не погромили бы они насъ… Но только я самъ бы человѣкъ двадцать разогналъ, — прибавляетъ онъ съ увѣренностью. — Взялъ бы отворотку, да какъ махнулъ бы…
— А деревенскіе мужики боялись пуще городскихъ, — вставляетъ зять Соймонова, который предпочелъ остаться вмѣстѣ со стариками, быть можетъ, привлекаемый бутылкой, стоящей на столѣ.
— Напримѣръ, во вторникъ пошла опять суматоха, мужики побѣгли, стали уходить, лошадей гонятъ, кричатъ: «На базарѣ бѣда!» Тутъ городскіе жители стали имъ говорить: — Вы чего же утекаете? вы, коли то, отправьте бабъ, а сами выходите на битву.
— Конечно, — прибавляетъ старуха, — если бы настояще потрогали, всѣ бы встали, никто бы не усидѣлъ, тутъ бы и бабы ухваты побрали и пошли.
— А какъ вы думаете, — задалъ я новый вопросъ, — если бы не войско, какъ бы вышло съ погромомъ?
— Если бы войско не заступилось, — призналась чистосердечно старуха, — чего бы евреи русскихъ не побили. Потому нашъ вступается не всякій. Потому онъ говоритъ, что кто завздымался, пускай разбирается. А евреи не смотрятъ, кто бы не завздымался, всѣ бѣгутъ.
— Очень нужно вступаться за погромщиковъ, — возражаетъ другой старовѣръ, — имъ дай волю, они, пожалуй, и наши дома раззорятъ.
Онъ одѣтъ опрятнѣе своего угрюмаго товарища и, очевидно, владѣетъ настоящимъ домомъ, а не хибаркой.
— Зачѣмъ бы русскіе дома тронули! — угрюмо возражаетъ первый слесарь. — Напримѣръ, кто русскіе, встали противъ своихъ домовъ, иконы вынесли. А гдѣ видятъ, домъ забитъ, ставни закрыты, тутъ и давай разбивать, а городскіе ребятишки бѣгутъ, подбираютъ. Потомъ у нихъ спрашиваютъ, гдѣ еще есть лавки еврейскія?.. — «Вотъ здѣсь!» — Тутъ опять разбиваютъ.
— Ну да! — проворчалъ сердито сосѣдъ. — А если въ русскихъ домахъ евреи живутъ. По-вашему какъ?… Поневолѣ приходилось заступаться за свое добро. Они вѣдь и ставни и стѣны, все разобьютъ, не постѣсняются.
— Вотъ у моего товарища Кузнецова, — началъ второй слесарь, — такъ и вышло. Это, когда погромъ начался, онъ прибѣжалъ ко мнѣ. — «Пойдемъ, говоритъ, пожалуйста, со мною, у меня, говоритъ, есть револьверъ, да что я сдѣлаю противъ многолюдства! Пойдемъ, станемъ передъ воротами, чтобы не допустить, а то домъ разобьютъ». — Ну, я согласился и пошелъ. Приходимъ, а они уже и домъ разбили, и стекла всѣ выбили, двери сорвали съ петель. А евреи, Богъ вѣсть куда, убѣжали. Ну, думаю, ничего не подѣлаешь. Дай хоть сосѣдній домъ загородимъ.