Въ этотъ день намъ было мало удачи. Въ одинъ изъ дворовъ насъ вовсе не пустили, не взирая на нашъ усиленный стукъ въ калитку.
— Проваливайте! — отозвался однажды равнодушный и отрывистый басъ и потомъ смолкъ. Въ концѣ концовъ намъ пришлось послѣдовать этому лаконическому совѣту. Въ другомъ дворѣ мы добрались до крыльца, но на крыльцѣ насъ встрѣтила старуха и категорически заявила, что не пуститъ насъ внутрь.
— Старика нѣту дома, — объяснила она сурово, — а вамъ не дамъ войти. Уходите, а не то собаку спущу…
Огромный черный песъ дѣлалъ неимовѣрныя усилія для того, чтобы оборвать привязь и поддержать запрещеніе своей хозяйки болѣе дѣйствительными аргументами. Поневолѣ намъ пришлось ретироваться.
Отсутствовавшій старикъ былъ чернорабочій по желѣзнодорожному ремонту. Наканунѣ онъ пообѣщалъ мнѣ, послѣ соотвѣтственнаго угощенія, разсказать нѣкоторыя пикантныя подробности организаціи погрома. Но старуха, очевидно, заставила его перемѣнить свое мнѣніе. Я невольно пожалѣлъ о трезвомъ и гостепріимномъ Рвѣ, гдѣ не было ни дверей на запорѣ, ни собакъ на привязи.
Какъ бы то ни было, мы очутились во второй разъ на улицѣ. Между тѣмъ погода испортилась. Дождь, накрапывавшій съ утра, теперь участился и понемногу превращался въ ливень. Идти дальше по скользкимъ спускамъ Кавказа было сопряжено съ рискомъ сломать себѣ шею.
— Зайдемъ къ Орлихѣ на стрѣлку! — предложилъ мой спутникъ. — Она тутъ напротивъ.
Стрѣлка была обыкновенная изба «кавказскаго» мѣщанскаго типа. Въ передней горницѣ стоялъ большой столъ, обставленный скамьями. Здѣсь засѣдала уже небольшая, но достойная компанія. Двое изъ ея состава были мнѣ знакомы. Это были присяжные громилы изъ числа подсудимыхъ. Одного звали Куленяйкинъ, другого Богдановъ. Первый обвинялся въ убійствѣ, а второй въ грабежѣ и причиненіи увѣчья женщинѣ. День былъ воскресный, и они могли проводить свои досуги вмѣсто судебной палаты у Орлихи въ шинкѣ. Двое другихъ были одѣты почище. Два дня тому назадъ я видѣлъ ихъ обоихъ на судѣ. Они были желѣзнодорожные мастеровые и выступали въ качествѣ свидѣтелей для того, чтобы утвердить alibi своего пріятеля Богданова.
Компанія была, видимо, навеселѣ.
— Мы поставили «половинку», — привѣтствовалъ меня Богдановъ, — выпиваемъ по рюмочкѣ. Изъ послѣдняго, а выпиваемъ…
— Я тоже поставлю половинку! — предложилъ я.
— Ну, такъ садитесь къ намъ, — гостепріимно пригласилъ насъ Богдановъ.
— Это хорошіе господа! — объяснилъ онъ своимъ товарищамъ, которые посылали въ нашу сторону не весьма дружелюбные взгляды.
— Это Медвѣдикъ, это Горѣлый! — представилъ намъ Богдановъ двухъ желѣзнодорожныхъ мастеровыхъ. Я затруднился рѣшить, были ли это прозвища или настоящія фамиліи. Медвѣдикъ былъ маленькій, рыжій, ничѣмъ не оправдывавшій своего прозвища, Горѣлый — тонкій и смуглый, съ длиннымъ носомъ и копной сильно курчавыхъ волосъ, торчавшихъ по всѣмъ направленіямъ.
Половинка быстро пустѣла, располагая публику къ откровенности. Черезъ нѣсколько минутъ рыжій Медвѣдикъ уже завелъ рѣчь о погромѣ.
— За другими и я пошелъ, любопытства ради, — признался Медвѣдикъ, — и дубинку взялъ съ собою для всякаго случаю! — Обѣ эти фразы имѣли, такъ сказать, масонскій характеръ. Ихъ употребляли теперь почти всѣ погромщики, которые даже въ минуту откровенности уже стѣснялись прямо признать свое дѣятельное участіе въ боевыхъ операціяхъ. Послѣ нѣкоторой практики я сразу опредѣлялъ, что тотъ, кто говоритъ о любопытствѣ и случайно взятой дубинкѣ, тѣмъ самымъ хочетъ объяснить, что участвовалъ въ погромѣ.
— Ты говоришь, зачѣмъ я пошелъ? — продолжалъ разсказчикъ, повидимому, обращаясь къ внутреннему голосу, ибо никто изъ насъ не сказалъ ему ни слова.
— Какъ бы я не пошелъ, когда изъ нашей мастерской весь народъ поднялся. Какъ пришли въ депо, съ самаго утра смѣются, играютъ, говорятъ: «пойдемъ бить жидовъ». А мастеръ говоритъ: «Вотъ вамъ приказъ. Убивать, не убивайте, а потроха потеребите». Тутъ пошла работа, кто желѣзо точитъ, кто ухватитъ кусочекъ проволоки, оттягиваетъ конецъ, шутитъ: этимъ буду евреевъ колоть. Другіе въ кузницѣ за печкой кочережекъ ищутъ, или какая бываетъ принадлежность кузнеца. Надзиратель при машинѣ сталъ упрашивать, его подняли на «ура». Онъ испугался, говоритъ: «берите, что хотите, только уходите отсюда». Ну, мы пошли. А желѣзнодорожный унтеръ стоитъ, зубы скалитъ: «Что, ребята, задумали жидовъ подушить, доброе дѣло».