На Кроличьемъ островѣ она скатывалась внизъ въ электрическомъ вагончикѣ, который съ разгону описывалъ вертикальную петлю, буквально оборачиваясь кверху дномъ, кружилась на гигантской карусели, разсматривала панорамы и ѣла липкія бѣлыя тягучки, называемыя «поцѣлуями»; на Рокевейскомъ берегу скользила внизъ по деревянной плоскости, гладко натертой мыломъ, кувыркалась самъ-другъ въ такъ называемомъ «боченкѣ любви» съ плотно привинченной крышкой и мягкими ватными стѣнками, смотрѣлась въ искривленныя зеркала и безпомощно ковыляла по лѣстницѣ-трясучкѣ, гдѣ ступеньки прыгаютъ подъ ногами, какъ будто въ припадкѣ лихорадки. Въ праздникъ американской независимости она ѣздила на дешевомъ пароходѣ на народное гулянье, гдѣ днемъ жарили на открытомъ воздухѣ цѣлыхъ быковъ, вечеромъ молодые люди упражнялись въ кекъ-уокѣ, а ночью тысячи молодыхъ паръ кружились въ вальсѣ подъ звуки музыки.
Мало-по-малу Авдотья полюбила этотъ богатый, грубый и веселый городъ, гдѣ отдѣльный человѣкъ тонетъ, какъ песчинка въ морѣ, и гдѣ пуританскій законъ провозглашаетъ «сухое воскресенье», а практика отвѣчаетъ фонтаномъ въ 100,000 бочекъ пива отъ субботней полночи до воскресной вечерней зари.
Среди тѣсной толпы здѣсь людямъ жилось просторно, по крайней мѣрѣ, тѣмъ, кто имѣлъ крѣпкіе локти. Здѣсь милліардеръ накапливалъ несмѣтныя богатства, но и бѣдный рабочій не позволялъ наступать себѣ на ногу и послѣ шести часовъ вечера гулялъ по улицѣ съ такимъ независимымъ видомъ, какъ будто тоже, по крайней мѣрѣ, собирался получить наслѣдство.
Жалованье Авдотьи постепенно возростало и къ концу второго года дошло до пятнадцати долларовъ въ мѣсяцъ. Она тратила очень мало даже на одежду, ибо американскія барыни мѣняютъ туалеты еще чаще, чѣмъ въ Европѣ, и платье поношенное или вышедшее изъ моды поступаетъ прислугѣ. Черезъ три года у ней лежало уже 300 долларовъ въ банкѣ, и иногда ей приходило въ голову, что въ Красномъ съ такими деньгами можно завести хорошее маленькое дѣло.
Со своими господами она вела упорную борьбу, какъ и всѣ слуги въ Америкѣ, которые имѣютъ свои клубы и мѣстами уже основали союзы для защиты своихъ правъ.
Ирландскія, нѣмецкія и польскія подруги посвятили Авдотью во всѣ тонкости этой борьбы и внушали ей постоянно заявлять притязаніе на домашнее равноправіе. Самое имя служанки онѣ считали позорнымъ и замѣнили его болѣе благозвучнымъ названіемъ «наемной помощницы». Авдотья, впрочемъ, и сама по себѣ не забывала, что она была ковалихой и хозяйкой въ Красномъ, и десятилѣтняя семейная война прекрасно воспитала ее для мелкой домашней перестрѣлки.
Въ Америкѣ она очень скоро научилась различнымъ военнымъ хитростямъ. Напр., являясь на новое мѣсто, «испробовать хозяйку», она никогда не привозила съ собой своихъ вещей, которыя оставались на одной изъ обычныхъ квартиръ, гдѣ ночуютъ прислуги, не имѣющія мѣста. Такимъ образомъ, если бы что ей не понравилось въ первыя двѣ недѣли, она имѣла возможность уйти немедленно съ своимъ узелкомъ подмышкой.
Дѣйствительно, одинъ разъ, поссорившись съ хозяйкой-докторшей изъ-за чистки мѣдныхъ дверныхъ ручекъ и именной доски, Авдотья взяла и ушла въ шесть часовъ утра какъ разъ въ воскресенье, оставивъ взыскательную барыню на бобахъ ради праздника, ибо въ Америкѣ почти невозможно найти поденщицу на воскресный день, да еще такъ внезапно. Во время другой такой ссоры, когда барыня, обозлившись, обозвала Авдотью мерзавкой, та чуть не полѣзла въ рукопашную. Не довольствуясь этимъ, она немедленно ушла изъ дома и черезъ часъ привела себѣ на помощь самую бойкую изъ своихъ ирландскихъ подругъ. Явившись на поле битвы, онѣ стали кричать по-русски и по-англійски и, въ концѣ концовъ, довели оскорбительницу до слезъ. Послать за полиціей ретивая барыня боялась, ибо всѣ околотки были наполнены репортерами, которые любятъ подхватывать и раздувать подобные домашніе скандалы, а ничто такъ не страшно для американской «респектабельности», какъ перспектива сдѣлаться предметомъ газетныхъ толковъ, хотя бы на нѣсколько часовъ между двухъ вечернихъ изданій «Нью-Іоркскаго Журнала» и «Свѣта».
Съ хорошими, смирными людьми Авдотья, впрочемъ, держала себя кротко. На четвертый годъ ей надоѣло скитаться изъ дома въ домъ, и она осѣла въ одной русской семьѣ. Мужъ прежде былъ золотошвеемъ, но теперь имѣлъ собственный магазинъ и зарабатывалъ довольно много денегъ. Жена работала на фабрикѣ рубашекъ, потомъ была продавщицей въ магазинѣ бѣлья, потомъ накопила немного денегъ и вышла замужъ. Теперь у нихъ было четверо маленькихъ дѣтей, и безъ надежной служанки они не могли въ одно и то же время выйти изъ дома. Американская горничная не станетъ замѣнять няньку, а новыя эмигрантки были все молодыя дѣвушки, которыя не любили и не годились присматривать за дѣтьми. Авдотья пришлась Стрѣлицкимъ ко двору, тѣмъ болѣе, что они были родомъ изъ той же — ской губерніи, стало быть, земляки. Они сами предложили ей семнадцать долларовъ въ мѣсяцъ. Молодая хозяйка въ будни дѣлала всю трудную работу, только бы получить возможность въ пятницу вечеромъ уѣхать въ театръ или къ знакомымъ, оставивъ свое потомство въ надежныхъ рукахъ. Она положительно тряслась надъ своей прислугой, ухаживала за Авдотьей, даже льстила, опасаясь, что она уйдетъ, или что ее перебьютъ. Авдотья заняла въ семьѣ Стрѣлицкихъ положеніе тещи или, по крайней мѣрѣ, старой тетки, а не служанки. Въ задней половинѣ квартиры она имѣла полную власть. Она водворила въ домѣ Стрѣлицкихъ бѣлорусскую кухню и въ нѣсколько мѣсяцевъ научила всѣхъ дѣтей говорить по-русски. Впрочемъ, теперь ея собственная рѣчь была наполнена англійскими словами. Она называла крыльцо ступой (stoop), ложки — спонами (spoons), а маленькую Эмму, младшую дочь Стрѣлицкихъ, своей милой Бебичкой. Ея собственное имя тоже измѣнилось, и если дома ее звали Авдотьей, то въ сосѣднихъ булочныхъ и мелочныхъ лавкахъ она была извѣстна какъ Addy, Russian woman (Адди, русская женщина).