Павелъ, высокій и нескладный, похожій на деревянный столбъ, кое-какъ обвѣшанный одеждой, уже стоялъ у стола съ закуской и, видимо, поджидалъ компанію.
— Иваны, идите сюда! — воскликнулъ онъ обрадованнымъ тономъ. — Выпьемъ, Иваны, ради праздника!
И Рудневъ и Подшиваловъ имѣли одно и то же имя. Оба они были низкаго роста, съ разбитными лицами и проворными движеніями. У Руднева, который происходилъ изъ петербургскихъ цеховыхъ, лицо было сѣрое и тусклое и имѣло забубенно-мочальный видъ. Подшиваловъ былъ родомъ изъ рязанской деревни Подшиваловой. Черты его лица были тонки, и сквозь бѣлую кожу проступалъ легкій румянецъ. Когда онъ разсказывалъ о своихъ похожденіяхъ, глаза его играли яснымъ, простодушнымъ, немного лукавымъ выраженіемъ.
А поразсказать было что. Оба пріятеля, прежде чѣмъ попасть въ Америку, нѣсколько лѣтъ скитались по всевозможнымъ Европамъ, то вмѣстѣ, то порознь. Рудневъ прожилъ три года въ Парижѣ и мало-помалу сталъ своимъ человѣкомъ въ Сентъ-Антуанскомъ предмѣстьѣ. Однажды, подъ хмелькомъ, онъ забрался на верхушку большого каштана на бульварѣ Бастиліи и сталъ показывать собравшейся толпѣ разныя гимнастическія шутки.
Полицейскій стоялъ внизу и ругался.
— Пожалуйте на дерево, господинъ! — вѣжливо приглашалъ его Рудневъ. — Погоняйтесь за мной, какъ бѣлочка за бѣлочкой…
Въ эту ночь Рудневъ положилъ начало своему знакомству съ французскимъ участкомъ и могъ на досугѣ сравнить его съ отечественными клоповниками.
Подшиваловъ попалъ въ Лондонъ; потомъ, не зная ни слова по-англійски, ушелъ пѣшкомъ въ Шотландію, какъ ходили древніе русскіе путники, и попалъ въ Глазго, на лѣсную выставку. Не имѣя ни гроша денегъ въ карманѣ, онъ умудрился брать маленькіе подряды на столярныя работы. Черезъ мѣсяцъ Подшиваловъ вызвалъ къ себѣ Руднева, и они вдвоемъ заработали около сотни фунтовъ. Они разговаривали съ продавцами лѣса при помощи аршина и цифръ, которыя одинаковы во всѣхъ странахъ; а съ заказчиками вели родъ нѣмой торговли.
Послѣ выставки Рудневъ, въ свою очередь, сманилъ Подшивалова въ Парижъ. Пріятели усердно принялись прочищать глаза англійской выручкѣ. Но черезъ двѣ недѣли какой-то случайно подвернувшійся землякъ ухитрился вытащить у Подшивалова прямо изъ кармана весь остатокъ наличности. Подшиваловъ поскучалъ два дня, потомъ продалъ золотые часы и уѣхалъ въ Америку. Черезъ полгода онъ опять вызвалъ своего пріятеля. Оба они были хорошими столярами и безъ труда достали себѣ работу. Подшиваловъ вступилъ въ рабочій юніонъ и получалъ двадцать долларовъ въ недѣлю. Рудневъ пока ходилъ по болѣе дешевымъ мастерскимъ и присматривался къ порядкамъ.
Пренадинъ и Эпингофъ, услышавъ привѣтливый звонъ стаканчиковъ, тоже подошли къ столу. Пренадинъ былъ маленькій, стройный хохликъ изъ Волынскаго мѣстечка Забѣльникъ. Мѣстечко было почти сплошь населено евреями, и онъ прекрасно говорилъ на «жаргонѣ» и даже свободно разбиралъ квадратную еврейскую грамоту. Когда онъ попалъ въ Кіевъ, въ мастерскую, надъ нимъ много смѣялись по этому поводу; но здѣсь, въ Нью-Іоркѣ, это умѣнье пригодилось. Онъ работалъ вмѣстѣ съ евреями, разглаживалъ утюгомъ суконное платье. Трудъ этотъ нездоровый и плохо оплачивается, но Пренадинъ какъ-то мало думалъ объ этомъ. Вмѣсто того, чтобы учиться новому ремеслу, онъ все говорилъ, что хочетъ научиться по-лошенкойдышь (по-древнееврейски). Помимо этого, онъ порядочно говорилъ по-польски и зналъ по-англійски настолько, чтобы читать газеты. Въ концѣ концовъ, быть можетъ, въ этомъ гладильщикѣ скрывался недоразвившійся филологъ. Эпингофъ, высокій и бѣлобрысый, былъ токарь по желѣзу и жилъ въ Америкѣ уже двѣнадцать лѣтъ. Настоящая его фамилія была Ефимовъ, но нѣмцы-товарищи перекрестили его въ Эпингофа. Много лѣтъ онъ вращался совершенно внѣ русскаго круга и уже сталъ отвыкать отъ русскаго языка, но Усольцевъ случайно отыскалъ его и привлекъ къ интересамъ собраннаго имъ кружка.