— Что будете дѣлать въ Нью-Іоркѣ? — спрашивалъ старый портной галиційца.
— Не знаю! — гнусилъ галиціецъ. — Можетъ, крамъ открою. Я только мелкимъ товаромъ гандлевать знаю, больше ничего.
— Да?.. — сказалъ портной съ явнымъ неодобреніемъ. — Если бы тамъ поменьше гандлевали, можетъ быть, гои не такъ бы наши перины по улицамъ разбрасывали…
Галиціецъ посмотрѣлъ на него съ недоумѣніемъ.
— Не могу понять, какъ честный еврей! — протянулъ онъ медленно.
— Пріѣдешь въ Америку — поймешь! — сказалъ портной. — Изъ нашего брата тоже тамъ сокъ выжимаютъ. Свои таки еврейчики. У нихъ тамъ по десяти домовъ накуплено, аристократами хотятъ быть, gentlemen. А нашъ братъ издыхай себѣ надъ швейной машиной. Выжиматели пота!..
Онъ произнесъ послѣднее слово по-англійски и съ глубокой ненавистью.
Но молодая жена наборщика не хотѣла знать этихъ мрачныхъ предсказаній. Она внимательно смотрѣла на каменный факелъ Свободы, на верхушкѣ котораго играло восходящее солнце.
— Какъ красиво! — сказала она мужу, молча и задумчиво стоявшему рядомъ. — Свобода!
Въ главномъ салонѣ перваго класса происходилъ таможенный опросъ. Фискальная бдительность сравняла наконецъ богатыхъ и бѣдныхъ, и въ залу одинъ за другимъ проходили оборванцы, которые въ другое время никакъ не могли бы получить туда доступа. Каждый долженъ былъ объявить точное количество иностранныхъ товаровъ, имѣющихся въ его мѣшкѣ, «подъ присягой, чистосердечно, откровенно и безъ всякой утайки», какъ гласила формула.
На чистенькой верхней палубѣ толпилась чистая публика, разряженная, какъ на балъ. Мужчины щеголяли вырѣзными сьютами и шелковыми цилиндрами, а на женскихъ головкахъ развѣвались огромныя перья, которыя американская мода заимствовала, вѣроятно, у краснокожихъ. Всѣ они тѣснились къ борту, перекликаясь со знакомыми, которые вышли къ нимъ навстрѣчу съ различныхъ концовъ обширной столицы Новаго Свѣта. А на берегу, какъ вода, переливалась толпа, состоявшая изъ носильщиковъ, комиссіонеровъ изъ гостиницъ, матросовъ и просто бродягъ, готовая ринуться на пассажировъ, какъ только они выйдутъ на твердую почву, для того, чтобы добыть отъ нихъ лишній гривенникъ.
Нью-Іоркъ 1900.
Черный студентъ
Курьерскій поѣздъ летѣлъ съ сумасшедшей быстротой, перерѣзывая широкій американскій континентъ отъ одного океана къ другому. Ландшафты и виды центральныхъ штатовъ безконечной чередой смѣняли другъ друга: большіе города со множествомъ фабричныхъ трубъ, надъ которыми висѣли тучи чернаго дыма; деревни съ красивыми коттеджами, вымощенныя камнемъ, освѣщенныя электричествомъ; безконечныя пшеничныя и кукурузныя поля, окаймленныя живыми изгородями; лѣса и сады, озера и рѣки, то широкія и спокойныя, то узкія, пѣнистыя, своенравно прыгающія съ камня на камень. Мѣнялись и пассажиры, хотя ихъ гладко выбритыя лица, пиджаки, купленные въ магазинѣ готоваго платья, и маленькіе рыжіе чемоданчики съ патентованнымъ замкомъ походили другъ на друга больше, чѣмъ ландшафты. Впрочемъ, къ западу отъ Омаги и это однообразіе стало исчезать; мы въѣхали сначала въ усатую, потомъ въ бородатую страну, гдѣ джентльмены не считаютъ несообразнымъ съ ихъ достоинствомъ носить на лицѣ украшеніе, дарованное имъ природой. Каждый взглядъ внезапно пріобрѣлъ свое особое выраженіе, — уже полустертое городской цивилизаціей на американскомъ востокѣ. Даже длинныя фигуры и худощавыя лица переселенцевъ изъ Новой Англіи неожиданно стали характерно выдѣляться, какъ ходячія каррикатуры, на фонѣ воловьихъ затылковъ и одутловатыхъ красныхъ щекъ, принадлежавшихъ зажиточнымъ фермерамъ. Постепенно характеръ мѣстности тоже измѣнился. Деревни стали рѣже, воздѣланныя поля исчезли; вмѣсто зеленыхъ всходовъ пшеницы явились кусты сѣдоватой полыни и жидкіе пучки степной травы, скудно прораставшіе изъ сухой и малоплодородной песчаной почвы. Въ воздухѣ стало холоднѣе, на горизонтѣ обрисовалась линія голубоватыхъ горъ съ бѣлыми прожилками, обозначавшими еще не стаявшіе снѣга. Мы поднялись на высокую плоскую пустыню, которая нѣкогда раздѣляла обѣ половины Америки хуже всякой китайской стѣны и даже теперь, перерѣзанная пятью магистралями желѣзныхъ дорогъ, оживилась очень мало. Станціи, попадавшіяся по дорогѣ, приняли убогій видъ. Жалкіе поселки, носившіе громкое названіе «Сити», имѣли какой-то временный характеръ. Здѣсь жили современные американскіе кочевники, которые привыкли при первой неудачѣ бросать насиженное мѣсто и переходить за сотни миль, складывая свой багажъ, вмѣсто верблюдовъ и лошадей, на платформы желѣзной дороги. Многіе дома, сшитые изъ тонкаго теса, напоминали палатки. Зато на каждомъ шагу виднѣлись вывѣски «салоновъ», т. е. попросту кабаковъ, съ разными замысловатыми девизами: «Встрѣча смѣлыхъ», «Салонъ золотыхъ ребятъ», «Свиданіе рудокоповъ» и т. п. Мѣстами въ отдаленіи отъ полотна дороги забѣлѣли настоящія палатки золотоискателей; одежды проѣзжающей публики сдѣлались проще и грубѣе. Бѣлыя манишки и воротнички съ моднымъ перегибомъ замѣнились фланелевыми рубашками. Вмѣсто блестящихъ цилиндровъ появились мягкія поярковыя шляпы съ широчайшими полями. Замелькали лица, поражавшія выраженіемъ необузданной смѣлости, мрачные взгляды изъ-подъ насупленныхъ бровей, статныя фигуры, сильныя и ловкія отъ постоянныхъ скитаній по горамъ. Иныя лица и фигуры до странности напоминали сибиряковъ изъ-подъ какого-нибудь Барнаула или Нижнеудинска. Тѣ же широкія, неуклюжія спины, лохматые волосы, носъ картошкой, круглые сѣрые глаза. Нѣсколько разъ мнѣ положительно казалось, что я вижу старыхъ знакомыхъ: Ивана Тридцати-Восьми-Лѣтъ, Ваську Сохатова или Алексѣя Пушныхъ. Съ иными я былъ готовъ заговорить на моемъ родномъ нарѣчіи, но они перекашивали ротъ и вмѣсто широкой и точной русской рѣчи испускали глухіе и неопредѣленные англо-саксонскіе звуки, похожіе на скрипъ испорченной шарманки, и я умолкалъ и проходилъ мимо. Наконецъ, у подножія Скалистыхъ горъ появились и индѣйцы, жалкіе, ободранные, кое-какъ прикрытые шерстяными одѣялами, грубыми и красными, какъ попоны… Отъ нихъ пахло водкой и дешевыми сигарами, и они протягивали руку къ пассажирамъ, прося милостыню. Женщины ихъ копошились у разодранныхъ шатровъ, нѣсколько полунагихъ ребятишекъ копалось въ пескѣ. Трудно было представить себѣ этихъ жалкихъ паріевъ верхомъ на конѣ и съ оружіемъ въ рукахъ. Даже нищіе цыгане на Таганрогской ярмаркѣ, которыхъ я видывалъ въ дѣтствѣ, выглядѣли лучше и чище.