Ахъ, эти рекламы!.. Онѣ отравляютъ вамъ въ Америкѣ каждый шагъ пути, въ какой бы глухой уголъ вы ни забрались. Въ городахъ онѣ затмеваютъ своимъ яркимъ блескомъ электрическіе фонари и загораживаютъ своими широкими боками десятиэтажные дома и даже самое небо. Вдоль желѣзнодорожнаго полотна отъ нихъ положительно нѣтъ житья. Въ свѣтлыя весеннія ночи, когда мы забирались въ свои койки-каюты, устроенныя съ чисто американскимъ удобствомъ, я любилъ, отдернувъ занавѣску, смотрѣть изъ широкаго, удобно поставленнаго окна на пробѣгающіе мимо меня поля и лѣса; но на каждой живой изгороди было выплетено кудрявыми готическими буквами: «Перуна! покупайте Перуну!»… Та же самая надпись была написана на крышахъ одинокихъ домовъ и на дверяхъ амбаровъ, бѣлѣла гипсовыми полосами на травѣ среди зеленаго луга и краснѣла сурикомъ на черномъ склонѣ скалы надъ ручьемъ, бѣгущимъ внизу. Подъ конецъ и въ мерцающей струѣ ручья мнѣ чудилась та же кабалистическая надпись: «Перуна! покупайте Перуну!»
Когда я просыпался утромъ и высовывалъ голову изъ-подъ занавѣски, первое, что мнѣ бросалось въ глаза, были исполинскія буквы, на противоположной стѣнѣ: «Да! Мы продаемъ Перуну! Это здорово, полезно и дешево! Покупайте Перуну!»… А когда я покупалъ газету, двѣ первыя страницы были наполнены похвалами «Перунѣ» въ прозѣ и стихахъ и свидѣтельствами въ ея пользу отъ всѣхъ американскихъ и европейскихъ великихъ людей, живыхъ и мертвыхъ, начиная отъ Юлія Цезаря и кончая адмираломъ Дьюи. Хуже всего то, что я до сихъ поръ не знаю, что такое Перуна — напитокъ, печенье или мазь для волосъ.
Прислуга въ вагонахъ и столовой состояла почти исключительно изъ негровъ. Это профессія, которую американецъ охотно предоставитъ кому угодно: негру, китайцу или зеленому новичку изъ европейцевъ, который настолько наивенъ, что не можетъ отыскать себѣ другого источника къ пропитанію. Коренной американецъ, «рожденный въ Америкѣ», лучше пойдетъ бродяжить, а его дочь и сестра выйдутъ вечеромъ на улицу, чѣмъ убирать чужія постели и подавать тарелки къ столу. Впрочемъ, бѣлые американцы увѣряютъ, что они и не годятся въ лакеи, и что негры и китайцы гораздо исполнительнѣе. Дѣйствительно, наши негры летали взадъ и впередъ съ совершенно неподражаемой живостью. Ихъ курчавыя головы выдѣлялись изъ бѣлоснѣжной ливреи, какъ будто высѣченныя изъ чернаго мрамора. Крупныя подвижныя черты лица ни минуты не знали покоя. Южная экспансивность ихъ темперамента представляла яркій контрастъ съ обычной сдержанностью англо-саксовъ. Получивъ какое-нибудь отрывистое приказаніе, они непремѣнно повторяли его вслухъ, потомъ бросались впередъ, сломя голову и жуя губами, очевидно, все еще повторяя тѣ же слова.
Мнѣ захотѣлось завести разговоръ съ однимъ изъ этихъ оригинальныхъ потомковъ африканской дикости, которыхъ англо-саксонская культура приспособила къ себѣ въ качествѣ домашнихъ и полевыхъ рабовъ.
— Когда мы пріѣдемъ въ Санъ-Франциско? — обратился я къ одному изъ лакеевъ, приземистому молодому человѣку съ толстыми оттопыреными губами и большими желтоватыми бѣлками глазъ, постоянно вращающимися вокругъ.
— Въ Фриско, сударь? — обрадовался онъ вопросу. — Въ полдень, сударь!.. Да, сударь, въ полдень!.. — Онъ замоталъ головою и еще разъ повторилъ отвѣтъ. Онъ, конечно, понималъ, что я хочу завести съ нимъ разговоръ, и что мой вопросъ не имѣетъ особаго значенія, ибо всѣ американскіе вагоны и вокзалы усѣяны путеводителями-рекламами, и расписанія всевозможныхъ поѣздовъ назойливо лѣзутъ въ глаза со всѣхъ сторонъ.
— Виски и сода! — раздалось въ это время съ другого конца вагона, и мой собесѣдникъ стремительно сорвался съ мѣста. Онъ успѣлъ только бросить мнѣ на ходу еще разъ:
— Да, сударь! Въ полдень, сударь!
Послѣобѣденное время, скучное для пассажировъ, требуетъ отъ прислуги самой усиленной дѣятельности, и мой новый знакомецъ до поздней ночи никакъ не могъ улучить минуту, чтобы поговорить со мною. Но пробѣгая мимо, онъ каждый разъ пріятельски улыбался и шевелилъ губами.
— Въ полдень, сударь! — ясно разбиралъ я. — Да, сударь, въ полдень!..
Наконецъ, пружины коекъ были спущены, и вагонъ превратился въ обширную спальню. Пассажиры залѣзли въ свои норы, но прежде чѣмъ я успѣлъ раздѣться, черный лакей подошелъ ко мнѣ съ чрезвычайно учтивымъ видомъ.