Тѣмъ не менѣе наружность его настолько выдавалась изъ толпы, что ошибиться было бы невозможно. Онъ былъ высокъ и крѣпокъ, какъ дубъ, и общимъ складомъ тѣла напоминалъ фигуру Петра Великаго, какъ его представляютъ на картинкахъ и статуяхъ. У него были большіе каріе глаза и красивыя, твердыя черты лица. Даже въ походкѣ его и въ осанкѣ головы сказывалась крупная, увѣренная въ себѣ и уравновѣшенная сила.
Обмѣнявшись нѣсколькими словами со своими спутниками, я тоже поднялся наверхъ, но молодой человѣкъ, сопровождавшій Веригина, встрѣтилъ меня въ кухнѣ и довольно сурово преградилъ мнѣ путь.
— Что тебѣ надо? — спросилъ онъ меня коротко.
Я скромно объяснилъ, что хочу видѣть Веригина.
— Нельзя, — рѣшительно возразилъ молодой человѣкъ. — Петръ Васильевичъ теперь спать будутъ. Они двѣ ночи не спали. Да къ тому же они нездоровы.
Молодой человѣкъ былъ Сеня Рыбинъ, присяжный переводчикъ, постоянный спутникъ и, я бы сказалъ, тѣлохранитель Веригина, если бы этотъ восемнадцатилѣтній мальчикъ не выглядѣлъ такимъ тщедушнымъ сравнительно съ огромнымъ вождемъ Духоборіи. Впрочемъ, Сеня Рыбинъ, видимо, относился серьезно къ своимъ обязанностямъ и грудью охранялъ спокойствіе своего патрона. Въ оправданіе его надо сказать, что къ Веригину во все время его пребыванія въ Виннипегѣ постоянно приходили разные люди, — англичане, галичане и хохлы, и отнимали у него послѣднія минуты отдыха.
Для собственнаго оправданія я объяснилъ Сенѣ, что я пріѣхалъ изъ Петербурга и тоже не располагаю обиліемъ свободнаго времени.
— Ну, посиди здѣсь, — сказалъ Сеня нѣсколько смягченнымъ голосомъ, — я спрошу Петюшку.
Я усѣлся на опрокинутомъ ушатѣ рядомъ со столомъ, на которомъ хозяйка чистила картофель. Прямо предо мною была какая-то странная печь, похожая на русскую и занимавшая почти половину комнаты. Въ другой половинѣ было такъ тѣсно, что, когда хозяйка поднялась съ мѣста, чтобы помѣшать въ печи, она немедленно задѣла меня ухватомъ по головѣ.
— Извиняйте… — кротко сказала она, слегка отступая въ сторону. — А вы изъ какихъ будете? — немедленно прибавила она, задумчиво склоняя голову на круглые рога ухвата.
Я неопредѣленно объяснилъ, что я изъ Петербурга.
— А мы изъ армянъ… — словоохотливо продолжала она. — Армянскіе молоканскіе люди. У меня мужъ есть, онъ копаетъ землю, и еще братъ есть, онъ чинитъ улицу. У меня одинъ дочка есть, вотъ этотъ…
Она указала на красивую четырехлѣтнюю дѣвочку съ черными кудрями, распущенными по плечамъ, которая только-что взбѣжала по лѣстницѣ и шмыгнула въ запретную для меня дверь веригинской половины.
— А развѣ есть армянскіе молокане? — наивно спросилъ я.
Я привыкъ считать, «на основаніи авторитетовъ», что ученіе русскихъ сектантовъ не имѣетъ никакого успѣха среди инородцевъ на Кавказѣ.
Но госпожа Казабова, видимо, не раздѣляла этого убѣжденія.
— О, много! — отвѣчала она на мой вопросъ, задумчиво качая головой. — Протестане, молокане, эти — какъ ихъ по вашему? — прыгунцы, всякія разныя вѣры.
Она разсказала мнѣ даже, что 500 семей армянскихъ сектантовъ собираются переселиться изъ Карской области въ Канаду и что армянское Переселенческое Общество послало въ Іорктонскій округъ протестантскаго миссіонера изъ армянъ осмотрѣть землю и приготовить для переселенцевъ почву въ прямомъ и переносномъ смыслѣ.
— Ахъ, это хорошо! — съ энтузіазмомъ говорила она. — Я такъ радъ! Скучно намъ тутъ. Наши люди никимъ нѣту. Русскіе мало. А галиціане, которые ходятъ, — пьяници, ругательные. Добрый, старательный человѣкъ совсимъ нѣту!..
— А духоборы? — возразилъ я.
— А ты видѣлъ одинъ духоборскій баба въ Виннипегу? — отвѣтила она съ упрекомъ. — Скажи, пожалюйста…
Я долженъ былъ признаться, что до сихъ поръ видѣлъ только мужчинъ.
— Духоборскій баба на земля сидитъ, — продолжала армянка, — свой хлѣбъ кушаетъ. Я тоже стану садиться на земля.