— Русскій ораторъ, — тотчасъ же откликнулся одинъ изъ группы. — Мак-Ауски? — Въ этой передѣлкѣ имя соотечественника звучало совсѣмъ по-ирландски. — Пойдемте, я вамъ покажу.
Онъ отвелъ меня въ переулокъ и указалъ на рядъ деревянныхъ домовъ, очень похожихъ другъ на друга и занимавшихъ цѣлую сторону квартала. Одинъ домъ только теперь достраивался. Рядомъ у крылечка сидѣлъ молодой человѣкъ въ ситцевой рубахѣ и большихъ сапогахъ и читалъ библію.
— Я Мужовъ изъ Кіева, — отрекомендовался онъ. — Макарскій, къ вамъ гости! — обратился онъ куда-то вверхъ, по направленію къ строящемуся дому.
Изъ нутра недостроенной крыши вылѣзъ человѣкъ въ рабочемъ костюмѣ и спустился на улицу. Онъ держалъ въ рукѣ хитро изогнутый скобель, но услышавъ, что мы изъ Нью-Іорка и недавно пріѣхали изъ Россіи, быстро и искусно забросилъ его наверхъ и предложилъ намъ войти въ домъ. Моя жена выразила сожалѣніе, что мы отнимаемъ у него рабочее время. Макарскій весело разсмѣялся.
— У меня нѣтъ хозяина, — объяснилъ онъ, — всѣ эти дома мои собственные.
Это былъ человѣкъ высокій, костлявый, съ просѣдью въ бѣлокурыхъ волосахъ и веселыми голубыми глазами. Ему могло быть около 50-ти лѣтъ, но движенія его сохранили юношескую живость, и рѣчь его отличалась стремительностью и пылкостью, которыя пріобрѣли ему вышеприведенное прозвище.
Домъ Макарскаго былъ устроенъ на славу. Гостиная и зала были наполнены мягкою мебелью собственнаго издѣлія хозяина. У стѣны стояло фортепіано, и по столамъ были разбросаны прекрасные фотографическіе альбомы. Хозяйка, впрочемъ, не дала намъ разсматривать ихъ. Она увела насъ въ столовую и усадила за широкій деревянный столъ, который былъ такъ чисто оструганъ, что не нуждался въ скатерти, потомъ выставила передъ нами батарею закусокъ и вареній въ польскомъ, русскомъ и англійскомъ стилѣ, которыя сдѣлали бы честь даже Пульхеріи Ивановнѣ Товстогубовой. Госпожа Макарская была просторная и хорошо сохранившаяся женщина, но ея лѣвая щека была прорѣзана глубокимъ шрамомъ, который восходилъ къ виску и терялся въ русыхъ волосахъ, еще совершенно свободныхъ отъ сѣдинъ. Госпожа Макарская говорила по-польски. Мужъ ея одинаково свободно говорилъ по-польски и по-русски, по-англійски и по-нѣмецки, постоянно смѣшивалъ всѣ нарѣчія и перескакивалъ съ одного на другое. Иногда мнѣ казалось, что у него во рту не одинъ, а цѣлыхъ четыре языка.
Макарскій разсказалъ мнѣ цѣлую эпопею. Онъ былъ родомъ изъ русской Польши и хорошо изучилъ всѣ отрасли работы надъ деревомъ. Онъ умѣлъ дѣлать мебель и строить дома, вытачивать затѣйливыя баллюстрады и рѣзать по дереву цвѣты и ангеловъ. Работалъ онъ преимущественно при постройкѣ костеловъ, при чемъ бралъ подряды на всѣ деревянныя работы внутри и снаружи. Его приключенія на родинѣ тоже заслуживали бы описанія. Онъ имѣлъ нѣкоторое состояніе, но все основывалось на кредитѣ, и ему пришлось уѣхать такъ внезапно, что все пошло прахомъ.
Онъ явился въ Виннипегъ пятнадцать лѣтъ тому назадъ и безъ гроша въ карманѣ, но плата за трудъ тогда была еще выше, чѣмъ теперь. Черезъ полгода онъ выписалъ жену и дѣтей, купилъ дешевый участокъ на тогдашней окраинѣ города и сталъ строить свой первый домъ. Въ то время въ городѣ никто не имѣлъ понятія о рабочихъ организаціяхъ. Макарскій первый произнесъ роковое слово и принялся обрабатывать своихъ сосѣдей и товарищей по ремеслу. Отъ постройки костеловъ онъ, очевидно, сохранилъ вкусъ къ духовнымъ предметамъ, и полемика его имѣла вольтеріанскій характеръ. До настоящаго времени онъ велъ ожесточенные дебаты съ начетчиками изъ русскихъ сектантовъ, которые считали его нечестивцемъ и охотнѣе всего уклонялись отъ его вызова. Вся ихъ премудрость заключаюсь въ цитатахъ, но Макарскій не признавалъ таких аргументовъ.
— Премудрость твоя — бумажная, — упрекалъ онъ ихъ, — сафьяномъ обшита. Ты носишь ее подмышкой. Вынеси ее въ другую комнату, что отъ тебя останется.
Начетчики дѣйствительно являлись на диспутъ съ библіей подмышкой. Макарскій усердно старался отбивать у нихъ души, — особенно изъ новыхъ переселенцевъ. Въ домѣ его постоянно находился какой-нибудь юный пришелецъ изъ Кіева или Полтавщины. Макарскій призрѣвалъ и кормилъ его и все время усиленно няньчился съ нимъ, стараясь изгнать изъ его ума «цитаты» и замѣстить ихъ «измами». Но почва, воздѣланная начетчиками, туго поддавалась на «измы». Во концѣ концовъ Макарскій разочаровывался въ своемъ питомцѣ и отпускалъ его на всѣ четыре стороны. Мужовъ, котораго мы встрѣтили у крыльца, былъ именно изъ числа такихъ свѣжеуловленныхъ, но негодныхъ рыбъ, и, судя по нѣкоторымъ словамъ, брошеннымъ хозяиномъ, долженъ былъ скоро оставить его гостепріимную кровлю.