— Вотъ извольте посмотрѣть.
Онъ порылся въ карманѣ и досталъ свѣжую вырѣзку изъ «Голоса Самары», октябристской газеты. Вырѣзка гласила: «Духовный слѣдователь закончилъ слѣдствіе о монахѣ, священникѣ Власіи, живущемъ въ Кынтанскомъ монастырѣ. Установлено, что отца Власія усиленно посѣщали женщины. Найденъ фотографическій снимокъ отца Власія, окруженнаго голыми женщинами. Ожидается скандальный процессъ».
— Вотъ такъ учителя, — прибавилъ Мордвиновъ. — А уроки задаютъ по учебнику, отседова — доседова. Время пришло такое бойкое, 1905 годъ. Я всѣхъ учениковъ натрафилъ. Стали заявлять требованія: «дайте намъ хорошихъ педагоговъ. Мы вѣдь не маленькіе. Вы берете народныя деньги, а учить не умѣете. Ты учебникъ-то закрой, изъ своей головы учи». Они втупикъ становятся: «Мы выключимъ тебя»…
— Но вѣдь я вровень съ сектантами. Я въ воскресенье въ церкви спрошу о причинѣ…
— Составили мы прошеніе, подписали по алфавиту, подали архіерею.
— Такъ имъ прискорбно. Вѣрите, отецъ экономъ встанетъ средь трапезы, воетъ голосомъ: «Экая язва, — вездѣ завелись. Зубами рвалъ бы ихъ. Покою не даютъ».
— Выключили насъ; а меня опредѣлили помощникомъ миссіонера Ножкина, на сто рублей въ годъ. Я ѣздилъ, велъ бесѣды, о чемъ хотѣлъ. Стали они носомъ крутить, помѣстили меня сторожемъ въ архіерейскомъ саду, на двадцать рублей въ мѣсяцъ. Женщины тутъ, подозрительныя особы, монашки и служки, никакого грѣха не признаютъ. Монашку моя жена во дворѣ съ келейникомъ поймала. «Тьфу на васъ, — говоритъ, — гадкіе вы».
— Яблоковъ сила въ саду, а красть имъ не ловко. Я стерегу. Стали насъ выживать изъ саду. Архіерей напугался. А я говорю: «Предоставьте мнѣ револьверъ, я буду васъ остерегать». Предоставили мнѣ, такой бульдожка скверный. А въ то время монашки да служки навели на меня обыскъ. Ушелъ я изъ архіерейскаго сада, пошелъ къ тестю въ садокъ, стали жить, кое-какъ биться. Маленькій садокъ, какъ глазокъ. Сами сейчасъ увидите…
Мы вошли въ калитку. Садокъ дѣйствительно былъ маленькій, но очень живописный. Онъ стоялъ на мягкомъ земляномъ обрывѣ, надъ тихимъ рѣчнымъ затономъ. Внизу подъ обрывомъ лежала длинная черная лодка, похожая на корягу.
— Чужая земля, наемная, — грустно сказалъ Мордвиновъ. — Эхъ, кабы эту землю мнѣ. Я бы всю кручу разрылъ и обвалилъ, воздѣлалъ бы до самой воды. Помидоровъ посадилъ бы, картофелю. Если пропасть доведется, было бы дѣтямъ обезпеченіе. Трое у меня, маленькія, какъ галчата…
Навстрѣчу намъ бѣжалъ пузатый мальчишка, лѣтъ пяти, весь въ грязи и въ одной рубашонкѣ. Подолъ у него былъ задранъ чуть не до шеи. Онъ придерживалъ его обѣими руками, что-то жевалъ и кричалъ на бѣгу съ полнымъ ртомъ.
— Мм, тятя, я яблоки ѣмъ!..
Изъ подола рубашки сыпались зеленыя яблоки, совсѣмъ незрѣлыя, мелкія, немного побольше орѣха.
— Развѣ не вредно ѣсть такія яблоки?
— Богъ съ вами, — сказалъ Мордвиновъ, — мы привычные. Яблоки эти чуть не съ цвѣту ѣдимъ. Если безъ овощевъ, намъ нѣтъ вкуса. Лѣтомъ и мясо не въ охоту.
Мальчикъ заглядѣлся на насъ и выпустилъ подолъ. Яблоки посыпались во всѣ стороны.
— Онъ у меня тоже безбожникъ, — сказалъ Мордвиновъ полусерьезно. — Самъ отъ себя. Никто его не училъ.
— Ну-ка, Мишка, скажи, гдѣ Богъ?
— Не знаю, — сказалъ Мишка, засовывая палецъ въ ротъ.
— Можетъ, на небѣ?
— Я туда не лазилъ, — буркнулъ Мишка угрюмо. — Отстань.
— У меня вся семья любопытная, — сказалъ Мордвиновъ, — жена моя родилась въ бѣлоризцахъ, въ бѣломъ мѣшкѣ, въ густой крапивѣ, молока не ѣла, только растительное молоко, конопляное сѣмя. Тесть мой бывшій хлыстъ. Строгой вѣры. У нихъ говорили: «грѣхъ молоко хлебать. Корова блудница. Яйца — мышьякъ, отрава духовная. Цвѣтная рубаха — пестрый звѣрь. Совлеките съ себя звѣря, надѣньте бѣлое, ангельскій чинъ».
— Вы поговорите съ нимъ. Пронзительный старичекъ. Лютѣе меня. Онъ Ренана книги читалъ. Прочитаетъ и мнѣ перескажетъ. Мнѣ некогда читать столь длинныя книги.
Избушка у Мордвинова была черная, покосившаяся на-бокъ. Внутри было тѣсно и грязно. Только передній уголъ былъ оклеенъ цвѣтными карикатурами недавней эпохи: Витте въ клѣткѣ, Лидваль съ урною. Ярче всего бросалась въ глаза большая зловѣщая картина: горитъ крестьянская изба. Изъ красныхъ облаковъ протягивается длинная рука съ жадными, длинными, костлявыми пальцами.
Вмѣсто всякаго богатства Мордвиновъ показалъ мнѣ огромный черный ящикъ съ выписками и всякими бумагами. Онѣ были набиты до самаго верха, вродѣ геологическихъ пластовъ. Нижнія были написаны полууставомъ на синей бумагѣ и относились къ духовнымъ книгамъ: Ефремъ Сиринъ, Григорій Богословъ. Потомъ шли русскіе духовные писатели, мистики, брошюры Толстого и Григорія Петрова, журнальныя статьи, клочья освободительныхъ брошюръ. Сверху лежали груды газетныхъ вырѣзокъ. Въ настоящее время Мордвиновъ самъ мѣтилъ въ писатели и подбиралъ матеріалъ въ редакціи среди изрѣзанныхъ и брошенныхъ газетъ.