Александръ Алексѣевичъ, безспорно, самый замѣчательный человѣкъ во всемъ Подгорьѣ. Многіе его не любятъ.
— Рѣзкій мужикъ, язвительный. Ничего не пропуститъ. Звонитъ, какъ колоколъ.
Съ другой стороны, Подгорье какъ будто гордится Неручевымъ. Это мѣстный вождь и доморощенный философъ.
Про него говорятъ: «У него страху нѣтъ. Его умъ до всего доходитъ», и называютъ его по уличному: Лександра Сильный. Въ другое время онъ могъ бы стать ересіархомъ.
Неручевъ сначала говорилъ мало и неохотно, но за чаемъ разошелся. Мы просидѣли съ нимъ часовъ шесть до поздняго вечера. Онъ описывалъ мнѣ свои духовныя исканія и религіозные этапы.
— У меня было три вѣры, — говорилъ онъ. — Эта новая — четвертая.
Три первыя вѣры были: православіе, расколъ, сектантство. Новая вѣра была вѣра свободы.
Разсказывалъ онъ обстоятельно, мѣтко, очень зло, можно сказать, даже съ художественной полнотой, мѣнялъ голосъ и выраженіе лица, изображалъ раскольничьихъ начетчиковъ и старицъ, — даже губы поджималъ какъ-то по особенному, — сектантскихъ проповѣдниковъ и православныхъ поповъ. Надо отдать ему справедливость: онъ былъ безпристрастенъ и всѣхъ по очереди освѣщалъ одинаковымъ свѣтомъ.
Мордвиновъ слушалъ и смѣялся отъ всей души. Нельзя было не смѣяться. Даже когда дѣло дошло до проповѣдниковъ «новой вѣры», Неручевъ и ихъ не пощадилъ.
— Что же это такое, — сказалъ онъ, — пришли въ деревню Чумовку на бесѣду двое, эсъ-эръ и эсъ-де. Много народу. Меня предсѣдателемъ выбрали. Они на телѣгу полѣзли. Одинъ говоритъ одно, другой другое. Мужики ротъ разинули. Подписывать пора. — Лександра Лексѣевъ, кто правъ? — Что тутъ дѣлать? Какъ ихъ мирить. Я имъ говорю: какъ же вы пріѣхали народъ присоглашать, а сами между собой, какъ кочетишки, такъ и бзыкаетесь! И слушать не хотятъ, другъ на дружку смотрятъ косо. Что съ ними подѣлаешь?
Я привожу его разсказъ полностью, несмотря на длинноты и повторенія. По-моему Александръ Алексѣевъ очень типиченъ для крупнаго мужицкаго интеллигента-самородка, который началъ отъ книги «Камень Вѣры» и дошелъ до Геккеля и Ренана, даже до Спинозы.
Ибо много теперь такихъ Неручевыхъ, которые не знаютъ страха и доходятъ умомъ до всего… Они есть въ Твери и въ Самарѣ, и въ Астрахани. Они бываютъ разныхъ оттѣнковъ: одни агрессивные, какъ Неручевъ другіе — незлобивые, примирительные, какъ сама природа.
Я упомянулъ имя самарскаго слѣпца Пахомова. Это фигура еще крупнѣе и оригинальнѣе Неручева. Я буду писать о немъ ниже.
А въ Астрахани на рыболовномъ суднѣ я встрѣтилъ стараго матроса. Онъ грѣлся на солнцѣ и читалъ книгу Метью Арнольда: «Свѣтъ Азіи». Онъ сказалъ мнѣ: — Три года я читаю эту книгу и теперь я знаю: всѣ вѣры святы, и всѣ люди созданы, чтобы быть царями…
— Я мужицкаго роду, — разсказывалъ Неручевъ, — путанной вѣры. Отецъ и мать православные, и бабки и дѣды, а тетка изъ своей чашки ѣла. А для чего, сама не понимаетъ. Былъ я восемнадцати лѣтъ. Смерть охота книги читать. Гдѣ ихъ возьмешь? Былъ начетникъ спасовскій, у него дочи. А евангеліе большое. Думаю, дочь возьму, онъ книгочей — будемъ вмѣстѣ читать.
«Женили насъ. Въ конецъ масленой пришелъ я къ тестю. У него самоваръ, бутылка. „Хвати, затекъ!“ Я морду ворочу. „Молодъ еще. Углядишься въ библію. Выпей, да лошадь запряги, молоду утѣшь, покатай ее на саночкахъ“. Зло во мнѣ. Запрягъ лошадь, поѣхалъ по гумнамъ. Она плачетъ: „Чего озоруешь?“ — „Какъ озорую? Ты изо всего села меня выбрала. Будемъ наслаждаться другъ на дружку“.
Поѣхалъ на улицу. Былъ обычай такой парами, тройками ѣздить, съ лентами, съ платками. Теперь уничтожается — лошадей нѣтъ. Другой былъ обычай поганый. Нововѣнчанныхъ ребятишки потащутъ по снѣгу. Я не хотѣлъ допустить. Проскочилъ мимо кабака, сталъ лошадь выпрягать. Ребята прибѣжали. Прежній товарищъ, Федоръ, такъ и напираетъ. „Федоръ, не лѣзь. Я тебѣ такъ запалю!..“ Онъ вскочилъ черезъ сани, я какъ размахнулся, хвать его въ ухо. Какъ снопъ свалился. Такое сердце было крутое, разымчивое.
Постъ прошелъ. Я къ тестю направился книгу читать. Тесть ничего не знаетъ. Досада моя. Пасха пришла. Вижу наряжаютъ двѣ избы связью. Объ лѣву сторону угощать будутъ, о праву читать. Увидѣлъ, не осмѣлился войти. „Паша, — говорю женѣ, — спроси матерь, нельзя ли мнѣ туда войти“. Лютая теща была. Въ минуту исходатайствовала: „Иди-ка!“ Вошелъ, вижу — старикъ въ очкахъ. Передъ нимъ книга. Народу у нихъ много. Слушаю я: читаетъ хуже моего. „Дѣдушка ты плохо видишь. Дай-ка я“. Съ удовольствіемъ отдалъ. „Ты читай, я буду объяснять“. Я началъ рѣзко. Онъ объясняетъ. Тѣхъ словъ нѣтъ. Отколь беретъ? Диво мнѣ. Вечеромъ наряжаются идти въ другое село. Старыя дѣвки живутъ. Собраніе у нихъ. „А меня возьмете?“ „Чай бы, вся сила небесная обрадовалась. Сколько шаговъ пройдешь, зачтено будетъ“. Я съ удовольствіемъ пошелъ, — пусть радуются.