Отецъ говоритъ: „Пока не сказывай женѣ. Испугаешь. Будемъ понемногу продавать“. Стали продавать. Телѣги, сани, дрова; хлѣбъ молотимъ, продаемъ. Что за чудо? Жена говорить: „Зачѣмъ?“ Дошло дѣло: конопли немоченыя. Это ихнее, бабье. Онъ матери сказалъ. Стали собираться въ городъ смотрѣть. Тутъ матери показалось. Садъ ихъ взманилъ. Сладкій духъ. Перебрались въ городъ.
Когда переѣхали, сталъ Писцовъ къ намъ ходить. Я такихъ не встрѣчалъ. Полонъ ротъ слова. Мнѣ тоже не терпится. Говоритъ: „раньше трехъ годовъ передать не могу“.
Отецъ говоритъ: „Вытерпишь три года?“
— „Больно долго“.
Рѣшился терпѣть. Онъ обѣщался къ намъ каждый день ходить. Такъ бывало въ четыре часа утра является. И въ полночь вставали: Се грядетъ женихъ во полунощи. Я полтора года терпѣлъ. До половины дня я отцу натолкую. А онъ ему скажетъ, будто отъ себя. Верткій старикъ, выдернется, все мое затретъ. А я у отца ломаю послѣ. Отецъ умомъ разорился. Оба отъ писанія и оба отъ ума. Такъ мы его съ боку на бокъ переваливаемъ.
Потомъ говорю: „Больше терпѣть не буду. Идемъ къ нему. Пусть выгонитъ“. — „Плохо знаешь его“. Пошли. Тамъ еще два человѣка сидятъ. Стали читать. Зло меня забрало. — „Василій Ивановичъ, это не такъ“. — „Тебѣ молчать“. — „Не буду молчать“. — „Тебѣ тутъ и не быть. Повиноваться сѣдинѣ“. — „Разумъ не въ сѣдинѣ. Не былъ ли Даніилъ благоразумнѣе стариковъ? Они Сусанну осудили, а молоденькій мальчишка восемнадцати лѣтъ имъ обсказалъ. Не былъ ли младъ лѣтами Іоасафъ царевичъ?“ Тутъ онъ меня за грудки схватилъ, поперъ къ двери. Вырвался я. „Видишь, говорю, папаня! Пойдемъ отсюда, пока по шеѣ не наклали. По-моему и вышло“. Полтора года въ ротъ глядѣли. Тутъ у насъ все пошатнулося».
— Въ чемъ у васъ было разногласіе?
— Да онъ тоже говорилъ: ограничивай себя, то не пей, другое не ѣшь, третье не носи. А у меня все стало иное. Думаю: зачѣмъ ограничивать?
Послѣ того, я началъ мыслить: быть можетъ, православіе не хуже этихъ вѣръ. Жена давно вернулась къ церкви. Скорбитъ, покою не даетъ. — «За гробомъ, если не по-моему, мы будемъ тогда врозь». Заболѣла съ печали, попа позвала. Исповѣдуется. Гляжу, перекрестилась щепотью. Когда выздоровѣла, я спросилъ: «Зачѣмъ щепотью крестилась?» — «Чай, мнѣ тебя жалко, пусть на томъ свѣтѣ по-твоему будетъ. Лишь бы не врозь»… А выздоровѣла, опять горстью крестится. — «Ну, думаю, Богъ съ тобой. Мы тоже попытаемъ».
Пошли мы съ братомъ въ консисторію, въ бѣлыхъ балахонахъ. Вышелъ сторожъ. Сказали: «Протопопа такого-то». Слышали раньше: есть протопопъ, можетъ наставить на истину. Вышелъ.
«Кто такіе?» — «Жители, поговорить». — «Приходите домой завтра послѣ службы». Отправились. Что задавали вопросовъ, разъяснялъ, какъ могъ, отъ бѣднаго ума. Черезъ малое время не стало удовлетворять…
Архіерей Варсонофій устроилъ народныя бесѣды въ церкви.
Пойдемъ, ради Христа. Все разскажутъ. Афишки расклеены по городу. Мы въ восторгѣ. Кое-какъ пожрали дома, отправились.
Большое собраніе народу. Четыре священника. Старшій протоіерей съ экспромту рѣчь говоритъ:
— Православные христіане, по благословенію Его Преосвященства въ эти часы мы будемъ объяснять народу службу, какъ ходимъ въ церковь и крестимся, и кланяемся. Многіе ходятъ, не знаютъ.
Другой священникъ сказалъ по-своему, а то же самое: «Жалко васъ стало, темные люди, въ подпольѣ живете».
Такъ меня за сердце задѣло: — Кто виноватъ. Вы же не выпускали на свѣтъ. Погоди-ка, мы узнаемъ, кто въ подпольѣ живетъ…
Третій сказалъ. Четвертый выходитъ съ книгой: «Дьяконъ голову наклонитъ, и вы тоже кланяйтесь». По одной командѣ… Достойно читаютъ, кончили. Я впередъ пробрался. — Батюшка! — «Чего?» — «Я не понялъ. Чать, можно спросить?» — «Спрашивай». — «Прискорбно мнѣ, въ подпольѣ мы были. Выпускаете насъ. Не знаемъ, что годно. Хочу учить я церковную дисциплину. Сколько же въ службѣ поклоновъ земляныхъ, сколько грудныхъ, сколько поясныхъ? Объясните намъ».
Опѣшили они. Посматриваютъ другъ на друга. «Мы къ этому не припаслись. Придите въ слѣдующій разъ». Церковь взбунтовалась. На другое воскресенье народу не протолкнешь. Слухъ прошелъ: «Человѣкъ выходитъ, задаетъ вопросы». Я опять тутъ. — «Дайте намъ настоящее правило: можно ли въ воскресенье класть земные поклоны». До архіерея дошелъ: «Какое тебѣ правило? Есть постановленіе святѣйшаго синода»…
Послѣ этого слѣдовала цѣлая эпопея диспутовъ и споровъ Неручева съ мѣстнымъ духовенствомъ.