Двойнисъ внезапно сдѣлался героемъ дня, «львомъ», какъ говорятъ въ Америкѣ. Репортеры съ утра до вечера осаждали его въ тюрьмѣ и, по американскому обычаю, выспрашивали его убѣжденія о всѣхъ наличныхъ предметахъ газетнаго дня, отъ филиппинской войны до покроя рукавовъ госпожи Стюйвезандъ-Фишъ. Черезъ часъ интервью являлось въ печати съ крупнымъ заголовкомъ: «Ліонель Двойнисъ полагаетъ, что красота высокой дамы изъ Вашингтона должна сдѣлать ее болѣе чувствительной къ страданіямъ бѣдныхъ».
Молодыя женщины привозили ему конфеты, заваливали его цвѣтами и даже объяснялись въ любви. Къ нему писали письма, прося автографовъ. Методистскій епископъ написалъ ему, убѣждая его перейти въ христіанскую вѣру. Онъ утверждалъ, впрочемъ, что все равно считаетъ Двойниса христіаниномъ. Въ довершеніе всего, комитетъ гражданъ сталъ собирать подписи подъ петиціей губернатору объ амнистіи для Двойниса, и черезъ четыре мѣсяца онъ снова былъ на свободѣ.
Послѣ этого Двойнисъ сталъ главой юніона, но навсегда пересталъ быть портнымъ. Его славѣ уже не было мѣста въ прежней мастерской, подъ надзоромъ одного изъ грубыхъ надсмотрщиковъ, которыхъ именно онъ первый предпринялъ учить вѣжливости. Онъ попробовалъ учиться, выдержалъ экзаменъ на адвоката, что въ Америкѣ гораздо легче, чѣмъ въ Европѣ, потомъ попытался стать аптекаремъ и газетнымъ работникомъ, наконецъ, сдѣлался страховымъ агентомъ и добился успѣха, ибо его многочисленные приверженцы и разнообразныя знакомства обезпечивали за нимъ обширную кліентуру. Юніонъ портныхъ разросся, раздѣлился на нѣсколько вѣтвей и насчитывалъ десятки тысячъ членовъ. Заработная плата даже для самыхъ простыхъ рабочихъ, жилетниковъ и кончальщицъ, поднялась вдвое и втрое противъ прежняго, что, разумѣется, въ сущности обусловливалось огромнымъ ростомъ портняжнаго дѣла въ Америкѣ. Мало-по-малу во главѣ союза сталъ правильно организованный комитетъ, но Двойнисъ продолжалъ сохранять прежнее вліяніе на дѣла. Неизвѣстно какъ и откуда, въ бывшемъ еврейскомъ портномъ, который обладалъ тѣломъ гладіатора и профилемъ римскаго патриція, оказалась еще чисто славянская ширина души, навѣянная, быть можетъ, созерцаніемъ безконечныхъ полей, среди которыхъ протекало дѣтство Двойниса.
Бывшій портной теперь зарабатывалъ много денегъ, но онѣ проходили сквозь его пальцы какъ вода. Онъ платилъ судебные штрафы за своихъ политическихъ кліентовъ и устраивалъ публичные обѣды, выкупалъ чужія вещи изъ заклада, организовывалъ народныя гулянья и посылалъ лѣкарство и мясо бѣднымъ больнымъ, которые не хотѣли унижаться предъ благотворительнымъ обществомъ. Два раза его продавали съ молотка, но онъ встрѣчалъ судебнаго пристава со смѣхомъ и черезъ три дня возрождался снова. Его средства къ жизни основывались на его популярности, а ее нельзя было ни заложить, ни продать съ публичнаго торга.
До сихъ поръ онъ остался лучшимъ публичнымъ ораторомъ нижняго Нью-Іорка. Иногда, если онъ былъ въ ударѣ и принимался описывать жизнь бѣднаго рабочаго въ Нью-Іоркскомъ «Дантанѣ»[1], его мелкую борьбу за кусокъ хлѣба и упрямую надежду на лучшее будущее, толпа отдавалась ему какъ одинъ человѣкъ. Даже враги и, что еще важнѣе, друзья поддавались впечатлѣнію этого гибкаго, то увлекательно-мягкаго, то грознаго и молніеноснаго краснорѣчія.
Во время различныхъ выборовъ, которые повторяются въ Америкѣ почти ежегодно, онъ проявлялъ ту же неутомимую дѣятельность, переѣзжалъ съ мѣста на мѣсто и произносилъ нѣсколько рѣчей въ одинъ и тотъ же вечеръ. Съ епископомъ, желавшимъ обратить его въ христіанскую вѣру, онъ свелъ дружбу и года два тому назадъ произнесъ рѣчь въ его церкви передъ многочисленной конгрегаціей на тему о причинахъ малаго успѣха миссіонерской дѣятельности методистовъ среди евреевъ нижняго Нью-Іорка.
Въ концѣ концовъ, несмотря на свою большую душевную силу, этотъ человѣкъ представлялъ изъ себя странную смѣсь бывшаго елисаветградскаго талмудиста съ американскимъ политическимъ дѣятелемъ. Америка научила его говоритъ рѣчи, искусно вести политическую агитацію, но у него не было времени выработать себѣ связное міросозерцаніе, и недаромъ въ спорѣ съ Бугаевскимъ онъ такъ круто противопоставилъ своего Бога «натурѣ» предполагаемыхъ защитниковъ матеріализма.