— Тяжело быть евреемъ! — кричалъ Верховскій. — Свои бьютъ, чужіе бьютъ!..
— Въ Румыніи въ десять разъ хуже, чѣмъ въ Аргентинѣ! — отстаивалъ Бугаевскій свою точку зрѣнія.
— Кто мы такіе? — продолжалъ Верховскій, не слушая. — Русскіе, евреи, американцы? Ничего не разберешь! Вездѣ мы, какъ непрошенные гости!..
— Полно вамъ! — сказалъ Спутниковъ успокаивающимъ голосомъ. — Богъ дастъ, будетъ и у васъ своя земля!
Несмотря на трагическую подкладку этой сцены, адвокатъ Журавскій мрачно улыбнулся. Толстый архитекторъ утѣшалъ маленькаго человѣка, какъ утѣшаютъ ребенка, и обѣщалъ ему отечество, какъ обѣщаютъ капризному мальчику достать луну.
— Я не вѣрю! — сказалъ Верховскій, также быстро успокаиваясь. — Агасферъ, такъ Агасферъ и есть! Шляется по свѣту, а отдохнуть негдѣ!..
— А я вѣрю! — сказалъ Спутниковъ тономъ безповоротнаго убѣжденія.
— Всѣ великіе народы земли добудутъ себѣ свободное отечество, тѣмъ паче еврейскій народъ.
Странно сказать, среди многочисленной толпы еврейскихъ интеллигентовъ сіонисты были въ меньшинствѣ, но Спутниковъ, чистокровный славянинъ, русакъ изъ Нижегородской губерніи, былъ одинъ изъ самыхъ пламенныхъ и искренно, вѣровалъ въ національное возрожденіе еврейства.
Быть можетъ, эта вѣра была безсознательнымъ порожденіемъ его добраго сердца. Онъ полуинстинктивно сознавалъ, что эти люди, составлявшіе его постоянное общество, носили въ себѣ скрытую рану гонимой національности, затравленной и лишенной почвы подъ ногами, и ему инстинктивно хотѣлось найти какое-нибудь утѣшеніе для великой и незаслуженной обиды, которую судьба нанесла имъ въ самомъ фактѣ ихъ рожденія.
Впрочемъ, Спутникова обвиняли, что онъ совершенно ожидовѣлъ въ Нью-Іоркѣ. Онъ провелъ въ Америкѣ около четверти вѣка и большую часть этого времени вращался среди самыхъ разнообразныхъ круговъ еврейскаго квартала. Онъ прекрасно говорилъ на жаргонъ, и у него былъ обширный кругъ знакомыхъ среди носильщиковъ, чеботарей, точильщиковъ, жестяниковъ и тому подобныхъ маленькихъ людей, перебивающихся съ хлѣба на квасъ въ богатой Америкѣ. И встрѣчаясь съ интеллигентами, онъ даже обвинялъ ихъ, что они не знаютъ нижнихъ слоевъ еврейства.
— Вы не стоите своего народа! — повторялъ онъ. — Вы даже не космополиты, а кто васъ пальцемъ поманитъ, къ тому вы и лѣзете, очертя голову. Вы постоянно готовы отказаться отъ своего первородства, даже безъ чечевичной похлебки… Но никто изъ васъ не имѣетъ понятія, сколько чистоты и душевной силы скрывается въ нѣдрахъ вашего собственнаго народа!
— Кто мы такіе?.. — раздался съ другого конца стола громкій голосъ бывшаго профессора Косевича. — Это очень ясно. — Онъ откинулся назадъ на длинной соломенной качалкѣ, на которой постоянно возсѣдалъ въ домѣ доктора, и обвелъ присутствующихъ увѣреннымъ взглядомъ большихъ черныхъ, слегка выпуклыхъ глазъ. Качалка, впрочемъ, тотчасъ же откинулась назадъ, и вмѣсто крупной головы Косевича передъ публикой поднялись его колѣни, облеченныя въ поношенные клѣтчатые штаны.
Косевичъ подождалъ секунду, пока равновѣсіе возстановилось.
— Это ясно! — хладнокровно повторилъ онъ, крѣпко устанавливая на полу свои ноги, во избѣжаніе дальнѣйшихъ инцидентовъ. — Мы учились въ русской школѣ, выросли на русской литературѣ, весь нашъ умственный обиходъ русскій. Мы русскіе, стало быть!
Толпа сочувственно зашумѣла. Слова Косевича, очевидно, выражали преобладающее настроеніе.
— Конечно, мы родились отъ еврейскихъ матерей, — продолжалъ Косевичъ, — но мы выросли интеллигентами. Вы сами знаете, что интеллигентныхъ евреевъ нѣтъ. Гейне и Берне — были нѣмцы, Брандесъ датчанинъ… А мы вотъ русскіе!..
Докторъ Слокумъ, сидѣвшій возлѣ Косевича, вдругъ вспыхнулъ какъ порохъ.
— Стыдно! — крикнулъ онъ запальчивымъ тономъ и даже ударилъ кулакомъ по столу. — Стыдно человѣку отрекаться отъ родной матери!..
— Продолжайте! — сказалъ Косевичъ насмѣшливо.
Давидъ Слокумъ, собственно говоря, не принадлежалъ къ кругу русскихъ переселенцевъ. Правда, онъ родился въ Черниговѣ и свободно говорилъ по-русски, но образованіе онъ получилъ въ лейпцигской раввинической академіи и былъ докторомъ не медицины, а теологіи Моисеева закона. Онъ былъ человѣкъ безпокойнаго нрава и много странствовалъ по свѣту, побывалъ въ Аргентинѣ, какъ докторъ Борисъ, и даже въ южной Африкѣ. Онъ организовалъ еврейскую общину въ Блемфонтейнѣ въ Оранжевой республикѣ, но скоро разсорился съ слишкомъ предпріимчивыми прихожанами и уѣхалъ въ Соединенные Штаты. Въ Нью-Іоркѣ онъ нашелъ для себя болѣе обширное поприще среди густо населеннаго еврейскаго квартала. Онъ былъ хорошій проповѣдникъ, и нѣсколько большихъ синагогъ одна за другою предлагали ему постоянное мѣсто. Онъ, однако, не принялъ ни одного предложенія и предпочиталъ произносить свои проповѣди въ независимыхъ собраніяхъ и по преимуществу на полусвѣтскія этическія темы. Вмѣстѣ съ тѣмъ онъ сдѣлался добровольнымъ агентомъ переселенческаго общества и проводилъ половину своего времени на пристани острова Эллисъ, стараясь оказывать помощь самымъ неопытнымъ и несчастнымъ эмигрантамъ, для которыхъ даже оффиціальное покровительство общества оказывалось недостаточнымъ.