Докторъ Слокумъ былъ довольно вспыльчивъ нравомъ, но съ эмигрантами онъ проявлялъ неистощимое терпѣніе. Онъ разыскивалъ земляковъ и знакомыхъ для безродныхъ стариковъ и одинокихъ дѣвушекъ и такъ или иначе создавалъ обстановку, которая позволяла имъ высаживаться на берегъ.
Въ частной жизни докторъ Слокумъ все-таки не могъ найти себѣ подходящаго общества въ Нью-Іоркѣ. Съ товарищами по профессіи онъ ссорился и высказывалъ наклонность обличать ихъ обычныя жреческія слабости. Интеллигенты уважали его, и онъ любилъ посѣщать ихъ собранія, но встрѣчаясь съ ними онъ постоянно обвинялъ ихъ въ нечестіи и, въ особенности, въ забвеніи національнаго принципа.
Докторъ Слокумъ жилъ мечтою о національномъ возрожденіи. Въ его душѣ какъ будто воскресла частица духа Іереміи, и онъ никогда не утомлялся перебирать въ своемъ умѣ древнее величіе Израиля и оплакивать его послѣдующее уничтоженіе. Когда онъ мысленно обозрѣвалъ іудейскую діаспору, разбросанную по всѣмъ четыремъ вѣтрамъ земли, ему хотѣлось собрать эти разсѣянные милліоны, выловить ихъ одинъ по одному изъ волнъ человѣчества и, очистивъ ихъ отъ вѣковой грязи, соединить ихъ вмѣстѣ и унести далеко, на историческое пепелище или, быть можетъ, въ тотъ фантастическій Самбатіонъ, который лежитъ въ сердцѣ пустыни, окруженный рѣкою, извергающей камни, и гдѣ по преданію живутъ десять израильскихъ колѣнъ, слѣды которыхъ потеряны исторіей.
Докторъ Слокумъ любилъ свой народъ ревнивою и исключительною любовью, и каждый отступникъ или индиферентистъ, уходившій въ сторону отъ гонимаго Израиля и растворявшійся въ чужеземной средѣ, былъ для него какъ потерянный динарій изъ стариннаго сокровища.
— Вы подумайте, что вы говорите! — продолжалъ докторъ Слокумъ, обращаясь къ Косевичу. — На свѣтѣ десять милліоновъ евреевъ, всѣ они грамотные, а вы говорите интеллигентныхъ евреевъ нѣтъ!
— Двѣнадцать милліоновъ! — хладнокровно поправилъ Косевичъ. — Но что можетъ держать ихъ вмѣстѣ, безъ языка, родины и общей культуры?
— А библія? — возразилъ докторъ Слокумъ.
— У каждой міровой вѣры есть своя библія, но народы ими не скрѣплены! — сказалъ Косевичъ.
— Связь евреевъ — угнетеніе! — горячо возразилъ Слокумъ. — Оно скрѣпляетъ насъ въ одинъ общій храмъ, какъ плотнымъ цементомъ!
— Угнетеніе временно! — возразилъ Косевичъ. — Отнимите его, и храмъ разсыплется по кирпичамъ!..
— Временно? — крикнулъ Слокумъ. — Временно, какъ война, какъ людская злость!..
— Все на свѣтѣ временно! — продолжалъ онъ. — Сама земля началась и окончится, и вмѣстѣ съ нею окончится угнетеніе людей людьми!..
— Человѣчество активно! — сказалъ Косевичъ. — Общая сумма угнетенія уменьшается, а не растетъ.
— Зачѣмъ Израилю быть очистительной жертвой? — сказалъ Слокумъ. — Мы лучше уйдемъ, какъ Моисей изъ Египта.
— Куда? — просто спросилъ Косевичъ.
Слокумъ замедлилъ отвѣтомъ.
— Въ Палестину турки не пускаютъ, — пересчитывалъ Косевичъ, — въ Аргентинѣ надо съ испанцами сливаться, въ Соединенныхъ Штатахъ съ англійской культурой… Гдѣ же вашъ собственный Ханаанъ?..
— Израиль блуждалъ въ пустынѣ сорокъ лѣтъ, пока достигъ Ханаана! — отвѣтилъ, наконецъ, Слокумъ съ дрожью въ голосѣ.
— Скучно съ вами! — прямо возразилъ Косевичъ. — Угнетеніе — это вериги! Въ угнетеніи нѣтъ творчества!
Слокумъ опять разсердился.
— А ваши Гейне и Берне, которыми вы такъ гордились, у нихъ было творчество? Весь свой вѣкъ они боролись противъ угнетенія. Это еврейская миссія!
— Все равно! — сказалъ Косевичъ. — Въ будущую еврейскую родину трудно вѣрить. Нельзя живую страну выкроить дипломатическими ножницами, какъ солдатика изъ папки!
— Вы отступникъ! — возразилъ Слокумъ отрывисто и упрямо.
— Если хотите знать, — сказалъ Косевичъ, — у насъ другое на умѣ. Мы думаемъ объ иной, объ настоящей родинѣ…