Казовая сторона американской культуры раздразнила ихъ и пробудила въ нихъ неудовлетворенную жажду роскоши. Нервы ихъ были такъ же напряжены, какъ у бѣдныхъ работницъ, и вмѣстѣ со своими служанками онѣ заразились всеобщимъ стремленіемъ выбиться вверхъ, выше прежняго положенія, которое столь характерно для американской жизни. Но между тѣмъ какъ служанка стремилась скопить немного денегъ на черный день, завести собственное хозяйство, имѣть семью, идеалъ барыни заключалъ домъ-особнякъ, собственныхъ лошадей, роскошные наряды, и потому онъ былъ грубѣе и не могъ осложниться и украситься идеальнымъ элементомъ, какъ въ душѣ болѣе бѣдныхъ рабочихъ слоевъ.
Докторша присѣла на минуту среди этой небольшой группы и тотчасъ же встала, собрала со стола остальную посуду и отнесла ее къ Ѳенѣ.
— Если бы я была богаче, — сказала она, возвращаясь на мѣсто, — я никогда бы не мыла посуды. Била бы грязныя тарелки объ полъ или швыряла за окно и сейчасъ же покупала бы новыя!..
Перспектива сложить часть своего домашняго бремени на Ѳенины плечи и имѣть возможность посидѣть за столомъ со своими гостями, участвуя въ ихъ разговорахъ, настолько измѣнила ея обычное настроеніе, что она была способна даже шутить.
Со двора раздался пронзительный дѣтскій крикъ.
— Пуська кричитъ! — сказала докторша, снова вставая съ мѣста и направляясь къ двери, однако безъ особой стремительности.
Пуська была ея младшая дочь. Ей было только два съ половиной года, но проказы ея были совершенно неистощимы и внушали удивленіе даже болѣе старшимъ дѣтямъ докторскаго дома. Госпожа Косевичъ и Журавская тоже поднялись съ мѣста и послѣдовали за хозяйкой.
У самаго крыльца докторъ устроилъ небольшой цвѣтникъ и въ защиту отъ домашняго скота огородилъ его низенькимъ, но плотнымъ частоколомъ. Пуська, повидимому, приняла эту ограду какъ личную обиду. Она ежедневно дѣлала отчаянныя попытки перебраться черезъ нее въ цвѣтникъ и разрыть запретныя грядки. Она срывала цвѣты и запихивала себѣ за пазуху, вытаскивала изъ рыхлой земли даже довольно длинные корешки и принималась грызть ихъ, не хуже бѣлки или полевой мыши.
На этотъ разъ Пуська уже успѣла перебраться черезъ завѣтный тынъ, но подолъ ея платья запутался въ верхушкѣ частокола, и она повисла надъ землей по ту сторону ограды, крича отъ злости и болтая руками и ногами.
Докторша сняла Пуську съ частокола и хотѣла унести ее въ комнату, но дѣвочка принялась такъ громко кричать, что устрашенная мать поневолѣ спустила ее на землю. Продолжая захлебываться отъ судорожныхъ рыданій, Пуська немедленно подбѣжала къ частоколу и опять принялась карабкаться вверхъ.
— Давидъ! — громко позвала докторша, прибѣгая къ послѣднему средству. Давидъ былъ второй сынъ Павла Харбина. Онъ былъ старше Пуськи на годъ и они были очень дружны. Мальчикъ тотчасъ же прибѣжалъ изъ глубины двора, и торопливо ковыляя ножками, подбѣжалъ къ Пуськѣ и недолго думая поймалъ ее за ногу. Пуська опять подняла крикъ, но мальчикъ кричалъ еще громче и не пускалъ ее лѣзть дальше. Изгородь была не выше двухъ аршинъ, но докторъ увѣрилъ Давида, что Пуська рискуетъ разбить себѣ голову во время своихъ акробатическихъ упражненій, и съ тѣхъ поръ мальчикъ сдѣлался наиболѣе бдительнымъ стражемъ завѣтной ограды.
Въ концѣ концовъ дѣвочка уступила, но благополучно спустившись на землю, изо всѣхъ силъ толкнула Давида въ грудь и съ сердитымъ лицомъ взобралась на крылечко и вошла въ комнату.
— Гдѣ Пусечка?.. — привѣтствовалъ ее Косевичъ, который былъ бездѣтенъ и потому очень любилъ маленькихъ дѣтей.
Лицо Пуськи прояснилось. Она по опыту знала, что въ карманѣ у профессора всегда есть шоколадныя конфеты.
— Вотъ Пуся! — сказала она, останавливаясь передъ Косевичемъ и поднимая вверхъ указательный палецъ.
— Гдѣ Пуся?.. — продолжалъ взывать Косевичъ, озабоченно переводя глазами по комнатѣ и дѣлая видъ, что не замѣчаетъ дѣвочки.
Лицо Пуси приняло мистифицированное выраженіе. Она повернула руку и приложила указательный палецъ къ своему лбу.