— Говоля! — сказала она убѣдительнымъ тономъ. Она хотѣла сказать: «голова» и желала обратить вниманіе профессора на самую важную часть своей фигуры.
— Не знаете ли вы, гдѣ Пуся? — взывалъ Косевичъ. — Я ей дамъ конфетку!
Онъ вынулъ изъ кармана узенькую плитку шоколада и поднялъ ее въ воздухѣ.
Пуся немедленно протянула обѣ руки впередъ и сдѣлала стремительное нападеніе на шоколадъ.
— Вотъ Пуся! — сказала она снова, успѣшно овладѣвъ конфеткой и запихивая ее себѣ въ ротъ. — Гамка Пуся!..
Продолженіе этой фразы потерялось въ усиленной работѣ надъ шоколадомъ.
— Какъ хотите, — сказала госпожа Косевичъ, снова усаживаясь возлѣ докторши и продолжая начатый разговоръ, — нельзя ставить на равное мѣсто интеллигентнаго человѣка и простого.
— Конечно! — ядовито подхватилъ Бугаевскій съ другого конца стола. — Всякъ сверчокъ знай свой шестокъ!
Онъ былъ старый холостякъ и крѣпко недолюбливалъ русско-американскихъ дамъ. Онъ утверждалъ, что онѣ являются въ Америкѣ самыми ревностными хранительницами рабовладѣльческихъ инстинктовъ.
— Мы съ вами не говоримъ! — огрызнулась госпожа Косевичъ.
— Нѣтъ, скажите пожалуйста! — продолжала она уже раздраженнымъ тономъ. — Почему она лѣзетъ ко мнѣ въ подруги? Я совсѣмъ иначе устроена. У меня другія потребности, другія мысли. Ей совсѣмъ не къ чему сидѣть со мною за однимъ столомъ!
Она — это была вѣчный врагъ американскихъ бѣдныхъ барынь, строптивая и требовательная служанка.
— Богъ съ ней! — вставила докторша примирительнымъ тономъ. — Пусть бы она лѣзла, только бы дѣло дѣлала.
— Ахъ она негодная! — насмѣшливо подхватилъ Бугаевскій, пародируя Фонвизина. — Лѣзетъ за столъ, словно благородная!
Госпожа Косевичъ окончательно разозлилась.
— Милая мужская грубость! — сказала она, нервно сжимая свои красиво очерченныя губы. — Вы, небось, не хотите ни стряпать, ни половъ мыть! — сердито продолжала она, обращаясь, однако, не къ своему мужу. — Вы сидите себѣ надъ вашими книгами, вамъ нуженъ умственный трудъ. А женщина подай, женщина прими!.. Женщина домашняя рабыня…
— Мужчины зарабатываютъ средства къ жизни, — опять вмѣшался Бугаевскій.
Косевичъ ничего не сказалъ. Онъ только посмотрѣлъ на жену съ чуть замѣтной улыбкой, и лицо его внезапно смягчилось.
Они были женаты уже двадцать лѣтъ, и въ его глазахъ эта нервная, вся высохшая женщина была той же молодой красавицей, которую онъ нѣкогда покорилъ своимъ блестящимъ краснорѣчіемъ и черными кудрями своей огромной головы. Онъ до сихъ поръ безъ памяти любилъ свою жену и просиживалъ вечера надъ сверхурочной работой, чтобы она имѣла лишнюю сотню долларовъ на свои личныя траты. Косевичъ зарабатывалъ много, но они тратили деньги не считая и иногда съ трудомъ сводили концы съ концами.
— Почему я должна портить свои руки стиркой? — спрашивала госпожа Косевичъ патетическимъ голосомъ, продолжая обращаться къ своему мужу и протягивая впередъ маленькія красивыя руки, на которыхъ не было видно никакихъ слѣдовъ стирки. — Я тоже человѣкъ, у меня есть голова. Быть можетъ, я тоже способна на умственный трудъ.
— Стоитъ только попробовать! — вставилъ Бугаевскій ехидно.
Всѣмъ было извѣстно, что госпожа Косевичъ не любитъ чрезвычайныхъ усилій и предпочитаетъ проводить свою жизнь въ сторонѣ отъ всякой работы.
Ѳеня внимательно смотрѣла на это худое и еще красивое лицо съ тонкимъ профилемъ и сердитымъ огнемъ въ глазахъ.
«Небось, и ты не лучше своей прислуги! — мысленно замѣтила она. — Злись, не злись, а здѣсь, что барыня, что мужичка, одна честь всѣмъ».
— Зачѣмъ женщинѣ мыть посуду? — сказала, въ свою очередь, госпожа Журавская. — Женщина можетъ быть профессіональна, не хуже мужчинъ!
Журавская нѣкогда была подающей надежды пѣвицей. Съ тѣхъ поръ прошло лѣтъ пятнадцать, и голосъ ея исчезъ вмѣстѣ съ молодостью, но до сихъ поръ она зарабатывала себѣ карманныя деньги своими вокальными средствами, главнымъ образомъ отъ компаній фонографовъ, для которой она выпѣвала въ огромную трубу записывающей машины различныя русскія и малорусскія пѣсни. Фонографъ очень распространенъ въ Америкѣ, и восковые цилиндры съ записями ея напѣвовъ достигали Орегона и Новой Мексики, вмѣстѣ съ разбросанными партіями русско-еврейскихъ переселенцевъ.
Госпожа Журавская, однако, все еще не хотѣла помириться съ своей скромной долей. Она до сихъ поръ мечтала о томъ, чтобы попасть на оперную сцену, и въ ожиданіи будущихъ благъ основала женскій музыкальный союзъ въ нижнемъ Нью-Іоркѣ. Русско-еврейское населеніе Дантана весьма музыкально и въ послѣдніе годы поставляетъ солистовъ пѣнія и игры на всю Америку. Знаніе музыки, кромѣ того, считается первымъ признакомъ порядочности, отличающимъ культурную женщину отъ некультурной. Дамы, составлявшія союзъ вмѣстѣ съ госпожей Журавской, почти всѣ представляли перезрѣлыхъ претендентокъ на музыкальную карьеру. Немудрено, что онѣ правильно пополняли свои взносы и вмѣстѣ съ тѣмъ всѣми силами старались увеличить доходы и значеніе союза. Въ послѣдній годъ въ союзѣ стали даже поговаривать о необходимости завести собственную сцену, чтобы дать возможность всѣмъ домашнимъ талантамъ выказать передъ міромъ свой природный блескъ.