— Давно вы у насъ не бывали, Алексѣй Алексѣичъ! — сказалъ Илья Никитичъ груднымъ басомъ.
— У насъ, вотъ, новенькій есть, дозвольте познакомить: Лебедевъ, Егоръ Петровъ.
— Лебедевъ, Егорка! — поправилъ маленькій сухощавый человѣкъ съ землистымъ лицомъ и нескладнымъ тѣломъ. Его костлявая фигура почему-то имѣла такой видъ, какъ будто онъ вотъ-вотъ собирается напыжиться и раздуться изо всѣхъ силъ.
— Откуда вы? — съ жадностью спросилъ Рулевой.
Несмотря на свое критическое отношеніе къ русской дѣйствительности, за эти три мѣсяца онъ успѣлъ, такъ сказать, издержать всѣ запасы свѣжихъ воспоминаній о родинѣ, и теперь въ его душѣ начинался такой же самый голодъ, который такъ измучилъ профессора Косевича и его товарищей.
— Я изъ Новаго Лондону, — сказалъ Лебедевъ.. — Городъ въ Канадѣ. Черезъ Канаду ѣхалъ!
— Зачѣмъ черезъ Канаду? — спросилъ Рулевой.
— Денегъ нѣту, — подмигнулъ Лебедевъ. — Здѣсь въ Нью-Іоркѣ безъ тридцати долларовъ не высаживаютъ, а въ Канадѣ легче! Я же «овсяныя» давно проѣлъ!..
Лебедевъ жилъ долго въ Петербургѣ и употребилъ петербургское словечко. Петербургскіе извозчики называютъ «овсяными» деньги, привезенныя изъ деревни осенью и вырученныя за овесъ.
— А можетъ, пропилъ! — отозвался изъ угла дюжій, черномазый человѣкъ въ запачканной одеждѣ, насквозь пропитанной масломъ и стальной пылью. То былъ Талинъ, рѣзчикъ по металлу, который работалъ въ Бруклинѣ за мостомъ и, торопясь попасть на собраніе, не успѣлъ зайти домой, чтобы переодѣться послѣ работы.
— А можетъ, и — пропилъ! — съ готовностью согласился Лебедевъ. — Онъ, имѣлъ всѣ ухватки мастерового и въ разговорѣ немного ломался. Быть можетъ также, онъ стремился заранѣе отпарировать насмѣшки надъ своимъ потертымъ платьемъ и окольнымъ въѣздомъ въ Америку.
— Полно врать! — перебилъ его сосѣдъ, столь же высокій и крѣпкій, какъ и Талинъ, съ лицомъ настолько вымазаннымъ въ углѣ, что издали его можно было принять за негра.
Это былъ Тасовъ, желѣзнодорожный кочегаръ, который тоже пришелъ прямо съ поѣзда и вдобавокъ послѣ суточной безсонницы, но упрямо не хотѣлъ идти спать раньше, чѣмъ другіе.
Онъ былъ кочегаромъ перваго разряда и имѣлъ аттестатъ о пятилѣтней успѣшной службѣ. Въ аттестатѣ онъ назывался, впрочемъ, Tacobe, ибо во время пріема на службу, по привычкѣ, подписалъ свое имя по-русски, а американцы приняли русскія буквы за латинскія и прочли, вмѣсто Тасова, Tacobe.
— Онъ изъ Парижа ѣдетъ! — объявилъ Тасовъ. — Мы съ нимъ сосѣди по заводу! — прибавилъ онъ. — По одной улицѣ не ѣвши ходили.
— Ну такъ что, что изъ Парижа? — не унимался Лебедевъ. — А знаете, изъ-за чего я въ Парижъ попалъ? — прибавилъ онъ. — Не изъ-за чего другого, — только изъ-за гуляцкихъ денегъ.
— Какія гуляцкія деньги? — спросилъ Талинъ изъ своего угла.
Онъ былъ родомъ изъ Херсона, и мудреныя денежныя отношенія великорусской деревни были ему мало знакомы.
— Какъ вамъ сказать? — замялся Лебедевъ. — Шелъ я однажды по Петербургской Сторонѣ, не въ своемъ настоящемъ видѣ, урѣзамши то-есть. Городовой меня и заграбасталъ. — Пойдемъ, говоритъ, въ участокъ! — А я ему сейчасъ полтинникъ. — Ну, говоритъ, ладно, гуляй себѣ, да только въ оба смотри!.. Это гуляцкія деньги…
— Опять заплелся! — сказалъ кочегаръ со смѣхомъ. — Языкъ у тебя, Егорка, чистая флейта!
— Ей-Богу, правда! — побожился Лебедевъ. — Гуляцкія деньги прямо къ этому полтиннику схожи. Иди на сторону, гуляй, а въ деревню каждый годъ плати, пока рука не устанетъ въ карманъ лазить… Вотъ я вамъ покажу документъ!
Онъ вытащилъ изъ бокового кармана засаленный конвертъ и досталъ оттуда листъ писчей бумаги, сложенный вчетверо.
— Если весь прочитаю, то поневолѣ поймете! — прибавилъ онъ съ шутливой угрозой, поднося къ свѣту листъ, который быль исписанъ на всѣхъ четырехъ сторонахъ.
Документъ, дѣйствительно, былъ довольно замѣчательнаго содержанія.
Земскій начальникъ третьяго участка Ключегородскаго уѣзда на жалобу крестьянина Аксиньинской волости Егора Петрова Лебедева давалъ свое заключеніе, что Аксиньинское волостное правленіе поступило совершенно правильно, не выславъ ему, Лебедеву, паспорта, ибо по произведенному дознанію оказалось, что за крестьяниномъ Лебедевымъ числится недоимки до 1894 года сорокъ девять рублей двадцать копеекъ, за 1895, 1896 и 1897 годы слѣдуетъ оклада гуляцкаго сбора по четыре рубля въ годъ, всего двѣнадцать рублей; гуляцкій же сборъ проситель, лично сложившій съ себя землю на сходѣ въ 1890 году, далъ добровольную подписку платить.