Кромѣ сего страхового сбора за восемнадцать лѣтъ, а всего 2 р. 88 к. Да еще за его покойнымъ отцомъ, отъ котораго онъ отдѣленъ не былъ, числится недоимки 24 р. 64 к., а всего слѣдуетъ получить 73 р. 72 к. Уплачено же было просителемъ въ 1895 году 10 рублей, изъ коихъ зачтено въ недоимку 9 р. 80 коп. Въ 1896 году уплачено 3 рубля, кои зачтены полностью, и въ томъ же году зачтено за лошадь одинъ рубль. Затѣмъ получено два рубля, изъ коихъ зачтено 1 р. 45 к. Еще получено 5 рублей, изъ коихъ зачтено 4 р. 45 к. Въ 1896 году получено 5 рублей, кои зачтены полностью, а въ 1897 году полученъ 1 рубль, который израсходованъ полностью на паспортъ. А всего уплачено просителемъ 24 р. 70 к., а остается, слѣдовательно, недоимки 49 р. 98 к.
Принимая во вниманіе, что 1) земля, которою проситель не пользуется, самъ отъ нея отказавшись, совершенно правильно передана односельчанамъ, на предметъ уплаты лежащихъ на ней сборовъ, 2) крестьянинъ Лебедевъ, какъ не пользующійся земельнымъ надѣломъ, совершенно законно обложенъ сборомъ на мірскія нужды, 3) общество соглашается выдать просителю паспортъ безъ помѣтки о невыдачѣ отсрочки лишь по уплатѣ имъ 10 рублей единовременно и присылкѣ письменнаго обязательства уплачивать ежемѣсячно по полтора рубля впредь до полнаго погашенія недоимки, кромѣ ежегодной высылки слѣдуемаго гуляцкаго сбора въ размѣрѣ четырехъ рублей, что для него, просителя, не должно быть обременительно при полученіи двадцатирублеваго жалованья, — постановилъ дѣйствія волостного правленія признать совершенно правильными, жалобу же крестьянина Егора Лебедева оставить безъ послѣдствій.
Съ подлиннымъ вѣрно: и. д. земскаго начальника 3-го участка
В. Лепешкинъ.
— Ловко нашего брата расфуганиваютъ, нечего сказать! — прибавилъ Лебедевъ. — Заплати, говоритъ, десять рублей да четыре рубля, да еще полтора рубля въ мѣсяцъ. Изъ двадцатирублеваго жалованья, говоритъ, это необременительно. А останется ли чего на жранье, ему дѣла нѣтъ!
— Либо на выпивку, — вставилъ Талинъ изъ угла.
— Пью я не на твои, — грубо сказалъ Лебедевъ, — на свои, на кровныя… Чего ты присталъ, какъ смола?
— Да и я пью на свои! — замѣтилъ Талинъ съ невозмутимымъ видомъ.
— Ага! — сказалъ Лебедевъ смягченнымъ тономъ. — Товарищи, значитъ… Коли такъ, такъ ладно!..
— Мнѣ тринадцать лѣтъ было, какъ меня изъ деревни въ ученье послали, — продолжалъ онъ свой разсказъ. — Съ той поры я и давай имъ платить этотъ гуляцкій сборъ, черти бы его взяли. Платилъ, платилъ, вижу — сила не беретъ. Паспортъ прошу, не высылаютъ, да еще и пишутъ: смотри, молъ, мы и изъ Петербурга достанемъ, у насъ руки долгія. Думаю: ахъ вы, стервы!.. Есть же на свѣтѣ такія мѣста, куда не хватаютъ ваши руки. Сталъ я спрашивать умныхъ людей. Говорятъ, въ книжкахъ, молъ, написано, что изо всѣхъ иностранныхъ городовъ Парижъ всѣхъ лучше. Французы народъ обходительный и русскихъ очень любятъ, а жалованье платятъ франками. Гдѣ у насъ рубль, а у нихъ франка. Вотъ, думаю, поѣду я въ Парижъ огребать франки…
— Трудно ѣхать безъ языка! — сказалъ Рулевой. Онъ вспомнилъ собственныя злоключенія по дорогѣ въ Америку. — А были у васъ знакомые въ Парижѣ?
— На что мнѣ знакомые? — возразилъ Лебедевъ. — Матросикъ былъ французскій. Знаете, когда адмиралъ французскій пріѣзжалъ, мы съ нимъ, признаться, выпивали вмѣстѣ, съ матросомъ этимъ. Парень бойкій, нечего сказать, а только гдѣ же его искать, да я же еще и фамилію забылъ, не то Лебефъ, не то Лебонъ…
— Куда же вы пріѣхали, въ Парижъ? — спросилъ Рулевой.
— Да просто сказать, на улицу! — отвѣтилъ Лебедевъ. — Я, признаться, еще заснулъ въ вагонѣ. Очень я намучался въ Берлинѣ и въ другомъ нѣмецкомъ городѣ, какъ еще онъ называется, Келья, что ли. Пересадки тамъ, билетъ у меня есть, а поѣзда своего не знаю и спросить не умѣю. Вотъ какой поѣздъ подойдетъ, я бѣгу съ билетомъ, не мой ли поѣздъ, а кондукторъ посмотритъ и прогонитъ назадъ. А во французскій вагонъ попалъ, — давай спать, такъ до Парижа проспалъ. Даже меня съ поѣздомъ вмѣстѣ на запасной путь поставили. Потомъ приходитъ служащій съ лампой, видитъ, конечно, человѣка, давай меня въ плечо толкать. — Пари, Пари! — понялъ я: пріѣхали, надо выходить, взялъ свой узелокъ, вышелъ на улицу, такъ мнѣ спать охота, положилъ я узелокъ на панель, сѣлъ возлѣ и ноги опустилъ въ канаву…
Тасовъ шумно разсмѣялся.
— Врешь ты, должно быть, Егоръ! — сказалъ онъ. — Повѣрю я, что человѣкъ на панель сѣлъ въ чужомъ городѣ… Сюда, небось, по моему письму пріѣхалъ.
— Можетъ, вру, а можетъ, правду говорю! — сказалъ Лебедевъ невозмутимымъ тономъ.