Выбрать главу
Страшно, аж жуть!
…А теперь седые люди помнят прежние дела: Билась нечисть грудью в груди и друг друга извела, — Прекратилося навек безобразие — Ходит в лес человек безбоязненно.
И не страшно ничуть!
<1966 или 1967>

ПЕСНЯ О НОВОМ ВРЕМЕНИ

Как призывный набат, прозвучали в ночи тяжело шаги, — Значит, скоро и нам — уходить и прощаться без слов. По нехоженым тропам протопали лошади, лошади, Неизвестно к какому концу унося седоков.
Наше время иное, лихое, но счастье, как встарь, ищи! И в погоню летим мы за ним, убегающим, вслед. Только вот в этой скачке теряем мы лучших товарищей, На скаку не заметив, что рядом — товарищей нет.
И еще будем долго огни принимать за пожары мы, Будет долго зловещим казаться нам скрип сапогов, О войне будут детские игры с названьями старыми, И людей будем долго делить на своих и врагов.
А когда отгрохочет, когда отгорит и отплачется, И когда наши кони устанут под нами скакать, И когда наши девушки сменят шинели на платьица, — Не забыть бы тогда, не простить бы и не потерять!..
<1966 или 1967>

ГОЛОЛЕД

Гололед на Земле, гололед — Целый год напролет гололед. Будто нет ни весны, ни лета — В саван белый одета планета — Люди, падая, бьются об лед.
Гололед на Земле, гололед — Целый год напролет гололед. Гололед, гололед, гололед — Целый год напролет, целый год.
Даже если всю Землю — в облет, Не касаясь планеты ногами, — Не один, так другой упадет На поверхность, а там — гололед! — И затопчут его сапогами.
Гололед на Земле, гололед — Целый год напролет гололед. Гололед, гололед, гололед — Целый год напролет, целый год.
Только — лед, словно зеркало, лед, Но на детский каток не похоже, — Может — зверь не упавши пройдет… Гололед! — и двуногий встает На четыре конечности тоже.
Гололед на Земле, гололед — Целый год напролет гололед. Гололед, гололед, гололед — Целый год напролет, целый год.
Зима 1966/67, ред. <1973>

«Вот — главный вход, но только вот…»

Вот — главный вход, но только вот Упрашивать — я лучше сдохну, — Вхожу я через черный ход, А выходить стараюсь в окна.
Не вгоняю я в гроб никого, Но вчера меня, тепленького — Хоть бываю и хуже я сам, — Оскорбили до ужаса.
И, плюнув в пьяное мурло И обвязав лицо портьерой, Я вышел прямо сквозь стекло — В объятья к милиционеру.
И меня — окровавленного, Всенародно прославленного, Прям как был я — в амбиции Довели до милиции.
И, кулаками покарав И попинав меня ногами, Мне присудили крупный штраф — За то, что я нахулиганил.
А потом — перевязанному, Несправедливо наказанному — Сердобольные мальчики Дали спать на диванчике.
Проснулся я — еще темно, — Успел поспать и отдохнуть я, — Встаю и, как всегда, — в окно, Но на окне — стальные прутья!
И меня — патентованного, Ко всему подготовленного, — Эти прутья печальные Ввергли в бездну отчаянья.
А рано утром — верь не верь — Я встал, от слабости шатаясь, — И вышел в дверь — я вышел в дверь! — С тех пор в себе я сомневаюсь.
В мире — тишь и безветрие, Чистота и симметрия, — На душе моей — тягостно, И живу я безрадостно.
Зима 1966/67

1967–1970

«Корабли постоят — и ложатся на курс…»

Корабли постоят — и ложатся на курс, — Но они возвращаются сквозь непогоды… Не пройдет и полгода — и я появлюсь, — Чтобы снова уйти на полгода.