Повесть не является гимном дворянству, но несомненно является памятником, возвращающим ему доброе имя, оклеветанное новой властью. И если на этом памятнике нужно было бы что-то написать, то смысл этой надписи вместился бы в одно слово: «Зачем?!» «Для чего столько жертв и страданий?» — этот вопрос писатель будет задавать себе всю свою жизнь, и всем повествованием ответит здесь на него. А в 1967 году, когда страна, как всегда бурно, праздновала 50-летие трагических событий 1917 года, Толстой очень спокойно, беззлобно, здраво и без обид, с высоты прожитых лет сделает один только вывод: не стоило все это таких жертв.
Жизнь, которая была в России до 1917 года, приносила удовлетворение и бедному, и богатому. Людей сплачивала церковь, православная вера, которая помогала, учила не ломать и рушить все, от семьи до государства, а любить и прощать врагов своих. И никогда не видели дворяне и их дети врагов в своих крестьянах, и наоборот. И разве это было только в семье Толстых? Сколько дворянских детей выняньчили крестьянские женщины! Взять хотя бы Аксюшу, которая прожила всю жизнь в этой семье, сжилась с ней и жизнь отдала бы за любого из них, если бы это потребовалось. А крестьяне Степана Егоровича Кроткова, которые готовы были принять смерть от Пугачева, но не выдать барина, а Аксинья и многие другие, которые помогли семье выжить в голодные годы! Ведь все это не художественный вымысел, это живые, реальные люди!
Показав русскую жизнь на протяжении нескольких веков, С. Н. Толстой создал широкое литературно-художественное полотно, являющееся документом, который помогает понять, откуда в России столько знаменитых писателей и поэтов, живописцев и композиторов, воинов и героев, хлебопашцев и уникальных русских мастеров, и почему у нее за спиной оказался такой бесценный культурный багаж и неисчерпаемый потенциал. Все было естественно и взаимосвязано. Имения были своего рода небольшими культурными центрами России, и это хорошо показано в повести. Сколько людей приезжало в Новинки: историографы и декабристы, литераторы и политические деятели. И сколько было подобных имений… А как крестьянский поэт-самоучка Спиридон Дрожжин дорожил дружбой с соседом-помещиком, понимая, какой кладезь культуры нашел он в этом доме, где и самобытность, и христианская мораль, и строго религиозные взгляды. А немецкий поэт P. M. Рильке, влюбленный в Россию и ее религию, который приезжал в Новинки со своей постоянной спутницей Л. А. Саломе, разве не понимал, что он здесь нашел? А церковь, всегда олицетворяющая русскую культуру, — как тесно она была связана и с дворянством, и с народом! Духовником в семье Толстых был Гефсиманский старец отец Варнава (ныне причисленный к лику Святых). В 1905 году к старцу приезжал Николай II; о. Варнава был духовником знаменитого философа Владимира Соловьева, а в начале века обратил в православие француженку Марию Гамель (Мадмуазель).
Толстой в повести развенчивает бытовавшее мнение, что русский народ давно потерял веру, отказался от нее добровольно. Несколько сцен повести, когда народ встречается со священниками, говорят об обратном: о том, как вера была сильна и уважаема в народе, потому что никто не мог оспорить очевидное, что христианские заповеди учили жить по-божески, а это было самым главным для миропонимания русского человека.
Откровенно описав в повести «Осужденный жить» очень сильные в эмоциональном плане сцены своего собственного отхода от Бога, не предотвратившего его детской трагедии, С. Н. Толстой в другом таком же крупном и этапном своем произведении — литературно-философском эссе «О самом главном» (1948 год) — спешит изложить свою сегодняшнюю религиозно-философскую концепцию. Стиль этой его работы — как всегда, диалог с воображаемым оппонентом. Задавая вопросы, Толстой сам отвечает на них, используя высказывания многих известных ученых и философов всего мира. Главный вопрос: наука или религия? И в этой связи: чем облегчили человеку жизнь научные достижения, если он по-прежнему в поте лица добывает свой хлеб и «умирает от болезней», если войны между людьми никогда еще не были такими «зверскими, частыми и ожесточенными», а «философы и экономисты никогда еще с таким спокойствием не обсуждали… как обесплодить путем стерилизации десятки миллионов человек»; и не напоминают ли «кошмары современности», с фашистскими фабриками смерти и «тюфяками из женских волос», «черную мессу», которая служится уже не «в тайном подземелье… а в научных кабинетах и аудиториях, на полях сражений и на листах ежедневных газет…»