— Завтра кончат. Сегодня у них Йом-Кипур — судный день. Из всех евреев черт выбирает себе одного в преисподнюю. Так все они нынче постятся и молятся; каждый кается, просит Бога и черта, чтоб в преисподнюю взят был не он, а кто-нибудь из соседей.
— Как же быть мне? Я с фронта приехал. Надо купить.
— Не знаю я, как пану быть… Попробуйте к Менделю, вон в ту дверь. Если уж он не продаст, то никто…
На долгий, усиленный стук у калитки возникает раз навсегда перепуганный взгляд двух больших темных глаз с золотушного личика маленькой девочки. Она молчит и, не смигивая, смотрит на офицера.
— Где же старшие, девочка?
— Ой, ну, они на молитве. Магазин же совсем не торгует…
— А что есть у вас в магазине?
— А что пану треба?
— Во-первых, перчатки…
— Перчаточки? Есть, а ну как же…
— А какого размера?
Молчание.
— На какую руку перчатки?
— Да вот на мою… — и маленькая жидовочка растопыривает свою грязную пятерню.
— А носки шерстяные? Белье? Шоколад?
— Не знаю. Я мамеле вызову…
Исчезает. Обождав, Кока отучит снова. Наконец, у калитки возникает старуха. После долгих объяснений, просьб и угроз лавочка открывается, и в ней находится все необходимое. Теперь только бы доехать обратно. Но при таком движении похоже, что придется заночевать в поле. Неожиданно колонна трогается и приходит в движение. Проехав с версту, Панчулидзев неожиданно выкручивает руль на каком-то ухабе, машину заносит в кювет, и она с глубоким чавканьем оседает в грязи, «всерьез и недолго».
— Давайте назад…
— Что давайте! Куда тут даваться?
— Как куда? На дорогу!
— Бензин весь… Ах, черт его… Так я и знал…
Объезжая их, мимо плывут неясные контуры повозок, попыхивают огоньки папирос…
Выйдя из машины, Кока сразу уходит ногами в липучую грязь и, с трудом выдираясь, бредет по обочине. С полей наползает низкий белесый туман. Колонна уже снова остановилась. Куда ни посмотри, стоят неподвижные нагромождения каких-то тюков, похожие на людей, и группы людей, похожих на тюки своей унылой статичностью.
— Это чей обоз?
— Лейб-гвардии Егерского.
— Кто начальник?
— Поручик Гололобов.
— Где он?
— Он — дальше.
Наконец, поручик разыскался.
— Да что Вы, голубчик, какой там бензин? И не бывало…
Снова дальше.
— Чьи повозки?
— Хозяйственной роты лейб-гвардии Преображенского.
— Есть бензин?
— Бензин? Вы смеетесь! Откуда?
— Что за часть?
— Мы — измайловцы…
— Есть бензин у вас?
— Вам на что? Зажигалку налить? У кого-то здесь был… Ах, машина… Ну, этого Вы не найдете. У нас отродясь его не было… Вот фураж — есть. Овес или сено…
Возвращаться приходится ни с чем. Неподалеку от засевшей машины на каком-то относительно сухом возвышении среди поля горит костер. У костра греются несколько человек. Кока подходит к ним, завязывается разговор…
— Бензин? Не нашли? Да Вы где же искали? Бензина тут сколько угодно…
— Где?
— Ну, здесь, на дороге… Куда Вы ходили?
Кока неопределенно машет рукой:
— Вон туда…
— А измайловцев видели?
— Видел. Сказали, что нет…
— Как же так? Да постойте! Вы так и спросили: бензин?
— Ну а как же…
— Так они Вам и скажут… Так слушайте же совета. Забирайте бидончик и топайте прямо туда, где Вы были. Про бензин — ни гу-гу. Спросите: а есть у вас красная бочка? Только, запомните, красная бочка…
Кока подходит к Панчулидзеву, спящему в машине. Рассказывает…
— Неужели пойдете?
— Придется…
Один шаг, второй, третий… Один, второй, третий. Ну и дорога… Один, второй, третий. Еще два десятка. Еще пятьдесят…
Наконец. Это, кажется, здесь.
— Измайловцы?
— Да. Вам кого?
— Красная бочка у вас…
— А, ну как же, имеется. Штабс-капитан Балкашин вот, хозяин!
— Вам что, нацедить? Ну конечно, голубчик… обяжете… Вот посуда-то больно мала… Я с охотой бы Вам уступил полцистерны. Возим, возим с собой. Из сил лошади выбились. И машин-то ведь здесь ни одной, никому не нужно… Только взад и вперед и таскаем…
Наконец-то налит бидон.
— А, простите, откройте секрет, почему надо «красная бочка», а не…
— Тссс! Как же Вам непонятно? Военная тайна. Только для посвященных. В нашем штабе считают, что так интереснее. Таинственно, знаете, получается… Так вы, коли услышите, кому еще надо, присылайте; все равно — просто хоть на дорогу выливай. Дадим с удовольствием. Только спросят пусть правильно… — штабс-капитан хохочет, прощаясь с облагодетельствованным подпоручиком.
Наконец, и машина заправлена и с помощью проходивших солдат вытянута обратно на дорогу. Но движения по-прежнему нет. Теперь надо пойти посмотреть, что там случилось впереди. Почему стоим.
— Охота Вам бродить по этой грязюке… — тянет ко всему равнодушный Панчулидзев.
Но Кока не может усидеть на месте. И снова версты по грязи. Наконец, далеко впереди обнаружена и причина задержки. Загруженная доверху повозка с парной запряжкой развернута поперек дороги. Хозяин выпряг одну из лошадей и верхом куда-то уехал. Вот и сломанная задняя ось. Действительно, этой повозке ездить дальше не скоро. Все клянут и дождь, начавший сыпать с неба, и дорогу, и сломанную повозку, остановившую движение, но ничего не предпринимают. Когда Кока берет на себя инициативу, ему сперва неохотно, потом все больше воодушевляясь, помогают. Приходится приподнять заднюю часть повозки, частично разгрузив ее тут же, на обочину, потом нахлестать лошадь, и наконец повозка въезжает в кювет и дорога очищена. Медленно все приходит в движение. Но на обочине вырастает верховая фигура, в ярости потрясающая казацкой нагайкой.
— А не ты ли тот сукин сын, что мою повозку в канаву вогнал? — вопит усатый урядник. — А пойди-ка сюда!
— Это ты пойди-ка сюда, голубчик! Тебя-то мне и надо! Я тебя научу, как разговаривать. — Голос Коки в закипающих волнах бешенства становится, наверное, тихим, как у отца, но не сулит ничего хорошего. И казак, рассмотрев офицера, хлестнув заплясавшую лошадь, растворяется во мраке, откуда все еще доносятся его ругательства и угрозы…
Рассказов много. В них переплетаются фронтовые будни, атаки и разведки. Здесь и героизм, и бестолочь, нередко граничащая с предательством, бездушная беспечность высшего командования, неналаженная связь между частями, неизбежно прерывающаяся в наиболее ответственные моменты, когда сражающиеся перестают понимать, что делается у них на флангах, какие оперативные изменения произошли в ходе боя, и получают противоречивые и нелепые приказы свыше.
С особым увлечением Кока рассказывает о разведках. С восторгом отзывается о своем постоянном спутнике, одном из лучших разведчиков полка — Луке Стародубе, не раз спасавшем ему жизнь.
— С ним вдвоем как-то переправились мы верхами через небольшую речонку. Полк готовился к наступлению. За речкой деревушка. В ней, как будто, противника нет. Подъехали к сараю с соломенной крышей, привязали лошадей. Влезли на крышу. Стою во весь рост, зарисовываю на планшет местность. Вдруг Лука тянет меня за рукав, глазами показывает на что-то. И вижу сбоку, на перекрестке, австрийский разъезд. Мы стоим, и они стоят тоже. Офицер смотрит в мою сторону, и я не понимаю, что он спокойно в меня целится: дуло винтовки прямо на меня направлено, так что ее не очень заметно. Вдруг Лука меня обхватил и прямо сшиб с ног на солому, и в ту же секунду выстрелы, раз, раз — в то место, где я стоял. «Втикай, Ваше благородие!» Ну, мы друг за другом с крыши скатились прямо на коней и ускакали. Так он еще, чудак, после извинялся, что так меня опрокинул, не в обиде ли я на него. Не человек — золото. Лоб под пулю без нужды не подставит, но и в беде не бросит, в кустах хорониться тоже не будет, если дело поручено. Там, на фронте, настоящие люди как-то виднее.
В атаке, когда его ранили, вынес из боя его на плечах все тот же Лука Стародуб.
Рана в бедре совсем уже затянулась, и хромота почти перестала быть заметной; вот на плече образовалось нагноение, и никак не затягивается сквозное отверстие…