На следующее утро, проверяя боевой порядок частей, генерал, появившись на батарее Берегового, просто высказал похвалу:
— Молодцы, хорошо действовали.
Впервые Курганов одобрительно улыбнулся одними глазами, но, так и не сказав ни слова, ушел за генералом в другие подразделения.
Петрашко и Береговой поднялись на наблюдательный пункт, и тут Арсений объявил:
— В 14.00 будешь проводить боевые стрельбы.
Береговой ответил не сразу. Вторые сутки не давал ему покоя больной зуб. Резкий ветер пылью засыпал глаза.
— Стрельба гранатой? — как бы между прочим спросил он.
— Задачу определит командир полка.
Петрашко отвел в сторону свои синие красивые глаза, и Береговой понял — стрелять ему проклятой шрапнелью.
Легко сказать — отстреляться шрапнелью, когда первый раз в жизни по твоей команде полетят не условные, а боевые снаряды и надо будет умело и расторопно «накрыть» цель, да еще в присутствии такого командира, как Курганов!
Подполковник появился без пяти минут два. Приняв рапорт, Курганов поставил задачу:
— Ориентир два, левее 1-80. Сосна. Наблюдательный пункт противника.
И больше ни слова. Он отошел в сторону и засек время. «Спокойнее», — выстукивало в груди сердце Берегового. «Спокойнее», — властно и одобрительно светили ему синим огнем глаза Петрашко. Но вот данные готовы.
— Огонь!
После пятой шрапнели Курганов приказал:
— Стой, огонь отставить.
Потом сделал короткий разбор стрельбы.
— Отстрелялись неплохо. Но почему вы понизили уровень на 0-10, а не на 0-05, как того требуют правила стрельбы? Вам просто повезло. Огневики работали замечательно.
Береговой молчал. Зуб, о котором он забыл во время стрельбы, теперь заболел с удвоенной силой. За Берегового вступился Петрашко:
— Командир батареи поступил согласно последним дополнениям к правилам стрельб.
— Где, каким?
Береговой молча протянул Курганову тоненькую книжонку. Подполковник впился в нее глазами и покраснел:
— Молодец.
Он резко встряхнул руку Берегового и покинул наблюдательный пункт.
4
Панфилов, осмотрев артполк, поехал в медсанбат, который он приказал впервые по-боевому развернуть. Его встретил Желваков, и генерал поздоровался с ним, как со старым знакомым. Он не торопясь обошел операционную, палаты, жилые помещения, придирчиво и строго требуя соблюдения уставного порядка, если замечал какое-нибудь упущение. В одной из палат он встретил медицинскую сестру, которую запомнил по Алма-Ате. Сестра без смущения, с любопытством смотрела на генерала.
— Ну как, удобнее? — показал Панфилов на ее просторные сапоги.
Девушка не нашлась, что ответить, щеки ее покрылись румянцем.
— А туфли где же? — допытывался генерал.
— По вашему совету оставила дома.
— Правильно поступила, — улыбнулся Панфилов.
На кухне к нему подбежал боец:
— Дежурный по кухне, медицинская сестра Панфилова.
Генерал сухо принял рапорт, и Вале он показался далеким, чужим.
— Вольно... вольно, — опустил он руку и подошел к бойцам, которые чистили картошку.
— А как у вас?
— Хорошо, товарищ генерал. Привыкаем к боевой обстановке.
— Это за картошкой боевая обстановка?! — рассмеялся Панфилов. — Нет, бои еще впереди.
Бойцы не поддержали разговора. Генерал, заметив это, спросил:
— Невесело тут у вас... Что приуныли?
И тогда поднялся один из бойцов:
— С махоркой у нас заминка вышла, товарищ генерал. Старшина второй день держит нас без курева.
— Вот это плохо, — нахмурился Панфилов и вынул из кармана нераспечатанную пачку махорки. — Правда, виноват тут не старшина, а кое-кто повыше, но это дело поправимое.
Он поделил махорку среди бойцов и оставил себе равную долю.
— Маловато, но душу отвести хватит. Махорка будет у вас сегодня, — пообещал Панфилов и прошел с Желваковым в его палатку.
Он снял шинель, присел к столу.
— Нехорошо с махоркой у вас получилось, Николай Васильевич. Надо уметь следить за всем. Забота о бойцах — наша первая обязанность, — укоризненно заметил он Желвакову, и брови его недовольно сошлись над переносицей: ему неприятно было напоминать прописную истину этому бывалому служивому человеку. Он жестом пригласил хирурга сесть и устало закончил:
— Я сегодня, кажется, забыл поесть. Давайте пообедаем вместе.
Когда уже было убрано со стола и Панфилов собрался уезжать, Желвакова внезапно вызвали. Возвратясь, он сообщил:
— Товарищ генерал, медицинская сестра Панфилова просит разрешения обратиться к вам.
Панфилов пристально посмотрел на хирурга и раздельно произнес:
— Передайте медицинской сестре Панфиловой, что генерал занят и принять ее сейчас не может.
Он тут же покинул палатку и едва не столкнулся с дочерью. Она глядела на него широко открытыми глазами, и Иван Васильевич догадался, что дочь слышала его слова.
— Проводи меня, — тихо пригласил он.
У машины он взял ее за плечи, ласково заглянул в глаза.
— Привыкаешь?
— Давно привыкла. В медсанбате для меня теперь все родное.
— А что пишет комсомол?
— Секретарь уже воюет...
— И мы, Валюша, скоро в бой. Теперь ты пиши почаще матери: и за меня, и за себя.
— Ты сам не забывай. Я только об этом и хотела тебя попросить.
5
Стоял на диво ясный, солнечный день. Березы — в желтом уборе. Кое-где проступала поблекшая трава, по обочинам картофельных полей — кучки почерневшей, влажной от утренних рос ботвы.
С утра Петрашко знакомил Берегового с дивизионом. Вчера Береговой простился с батареей и отбыл согласно приказу к Курганову, который и объявил ему, что отныне Береговой — заместитель командира второго дивизиона по строевой части.
Они ехали на шестую батарею вдоль берега спокойной речушки. Дорога вилась меж густого березняка, и желтые листья, отслужив положенный им срок, срывались с веток и лениво падали на плечи, на дорогу, на тихую, молчаливую воду. В который раз Арсений вполголоса начинал: «Роняет лес багряный свой убор», но, не дочитав строфы, мечтательно умолкал, и только по широкому жесту руки можно было догадаться, как он восхищен красотой осени.
— Стоп, — неожиданно остановился он и, спрыгнув с коня, отдал поводья ординарцу. Береговой проделал то же самое.
— А ну посмотрим, как ты владеешь гранатой, — улыбнулся ему Петрашко.
Арсений вынул из чехла ручную гранату, осторожно и умело вставил запал и, широко размахнувшись, бросил ее на противоположный берег. Граната разорвалась.
Петрашко отступил назад.
— Бросай ты.
Граната Берегового, кувыркаясь, ударилась о кромку берега и скатилась в воду. Прошла минута-другая — взрыва не произошло. Он недоуменно обернулся. Арсений едва сдерживал улыбку.
— А с предохранителя ведь ты забыл снять.
Береговой быстро отстегнул противотанковую гранату, зарядил и бросил на середину реки. Взрыв — и столб воды поднялся над рекой, а на воде появились нежные белые рыбешки. Петрашко подошел к Береговому, брови его были сдвинуты. Ровно, не повышая голоса, он сказал:
— Выдержка, внимательность и спокойствие, на мой взгляд, первые качества артиллериста. А горячность... она даже при глушении рыбы мало пользы приносит.
Краска стыда проступила на лице Берегового, а Петрашко наклонился, взял ком земли и ловко бросил в стайку оглушенных рыбешек. Они мгновенно ожили и нырнули в глубину.
Молча сели командиры на коней, тронулись.
Неожиданно позади раздался топот коня. Они оглянулись. Всадник махал им. От быстрой езды он вспотел, пилотку держал в руке, видимо, не раз она слетала с его стриженой головы.
— Товарищ лейтенант, — обратился разведчик к Петрашко, — вас вместе с заместителем срочно вызывает командир полка.
— Сообщите по телефону: выехали, — ответил Петрашко разведчику, а Береговому коротко сказал: — Тронулись.
Всю дорогу они рысили, не обронив ни фразы. Петрашко не любил вслух высказывать своих предположений, тревог и догадок, когда дело касалось службы, — редкая черта характера, не каждый наделен ею. И только за километр до штаба полка, перейдя на шаг, он, как бы между прочим, обратился к Береговому: