Об этом новичкам рассказали повара — старожилы лагеря.
— Но мы и Фогеля научились обводить вокруг пальца. Так что кормить вас будем вволю.
Сытная жизнь на задворках кухни пришлась Фурсову не по душе.
— Не хочу быть кому-то обязанным. — Он намекал на Дулькейта, а Супонев принял на свой счет и обиделся:
— Эх ты... А я, дурак, старался.
— При чем тут ты?.. Есть повыше.
— Дулькейт? Да ты знаешь, он помог Маховенко бежать!.. И вообще*...
Фурсов даже вздрогнул и схватил друга за руку:
— Это правда? Повтори — правда?
— От верных людей слышал. Только ты — молчок, — предупредил Супонев. И после паузы: — Одного не возьму в толк, почему фашисты о побеге Маховенко молчат. Молчат и все.
Фурсов горячо возразил:
— Не в их интересе про такое раззванивать. Нам надо об этом всем рассказывать. Понимаешь — нам! — Владимир вдруг воспрянул духом. — И раз ты такой всемогущий, подыщи-ка мне работенку повеселее.
Супонев обещал. Неделю он не появлялся, а потом пришел, сказал:
— Знаешь, Рыжий, в лагере есть барак-мастерская. Я поговорил кое с кем. Удалось пристроить тебя пока что пистонщиком.
Фурсов быстро овладел нехитрым мастерством выделывать пистоны из жестяных банок из-под консервов. Потекли дни, нанизываемые на металлический пробойник. В мастерской было оживленно, порой даже весело. Здесь шили платочки из немецкого старья, делали ортопедическую обувь, мастерили костыли и разнообразные протезы для своих раненых. Спрос на изделия был немал: воина разгоралась.
Однажды Супонев принес Фурсову печеной картошки. Выражение лица у него было такое же, как у Ани, когда он видел ее в последний раз. Володя понял: с другом что-то случилось.
Михаил вздохнул:
— Ну, не поминай лихом.
— Угоняют?
— Да.
— Куда?
— А черт его знает!.. Куда-то в Германию... Здесь оставляют одних калек.
Он притянул к себе Михаила, поцеловал в щеку. Супонев ушел.
И больше не приходил. Не пришел*.
Фурсов остался в лагере. И в этом лагере люди умирали, не дожив положенного, не свершив задуманного. Умирали от плена, от унижений и голода. От скоротечной чахотки и тоски по родине. И это было вдвойне горько и больно, потому что оттуда, с родины, начали пробиваться вести о гибельных для фашистских захватчиков сражениях под Сталинградом, и надежда о скором избавлении от плена светила ярче и призывнее прежнего.
Фашистам капут
В лагере Замостье складывался свой быт, своя трудная и сложная жизнь. Казалось, все тут было расписано раз и навсегда: утренняя и вечерняя поверка, работа, пайки, бараки, сон. По территории лагеря можно было ходить только в разрешенное тебе место на кухню, в барак-мастерскую, уборную. Заходить в чужие бараки строго запрещалось. Вот и вся жизнь. Но это только казалось.
В бараке-мастерской Фурсов познакомился и близко сошелся с летчиком-лейтенантом. Он назвался Сергеем, был подвижен, несмотря на повреждение позвоночника, и улыбчив. Улыбаться Сергею было опасно: несколько зубов у него были покрыты золотыми коронками. Но он улыбался, приговаривая:
— Плевал я на всех фрицев с Бранденбургских ворот. Скоро им всем капут.
Сергей был инженером. В бараке-мастерской им дорожили: он владел волшебным искусством делать портсигары из солдатских котелков. На черном рынке портсигары шли по высокой цене. Часы давно были реализованы или отобраны немцами. Остались портсигары. Поблескивая золотыми коронками, Сергей говорил:
— Не пропадем, мои портсигары прокормят.
Когда и как он умер, Фурсов в смуте лагерных будней не углядел. Увидел он Сергея в мертвецкой, где дежурил в тот день. Не он первым увидел, а немец-конвоир. Когда с повозки свалили трупы, конвоир вдруг закричал:
— Стой, стой!
Тут-то и увидел Фурсов Сергея: запрокинутая голова, оскаленный рот, тускло поблескивает золото коронок на зубах.
Охрана имела при себе, кроме огнестрельного и холодного оружия, зубодерочные щипцы. Имел их и этот конвоир. Он увидел золотые зубы и бросился к Сергею, на ходу извлекая из кармана щипцы. Он проворно сунул их в рот умершего, клацнул металл. И тут произошло непредвиденное. Сергей открыл глаза и приподнялся. Конвоира обуял ужас, он попятился, уронив щипцы. И бросился наутек.
Фурсов помог переправить Сергея в барак. Когда его отходили, Владимир рассказал ему, что тоже побывал в мертвецах, да одна девушка отстояла.
— Теперь мы побратимы.
— Значит, побратимы! — согласился Сергей и подарил Фурсову отменный портсигар с монограммой.
Так они подружились. От него Фурсов начал узнавать о положении на фронтах, от него получил газету «Красная звезда» с подробными описаниями исторической Сталинградской битвы.
— Теперь им действительно капут.
Фурсов заучил газету наизусть и, зорко минуя охрану, ходил из барака в барак, рассказывал людям о Сталинградском котле. С того времени лагерь заговорил: фашистам капут, фашистам капут. Охранники всполошились. Внезапно была проведена облава. Фурсова поймали в женском бараке.
— Почему здесь?
— Землячку пришел попроведовать.
Его били смертным боем, а потом бросили в карцер. Расстреливали каждого, кто произносил слово «капут». Но слово летело, гремело над лагерем: фашистам капут... КАПУТ! Участились побеги на волю. Начались повальные обыски, аресты. Главного врача лагеря сняли: распустил военнопленных. На его место пришел интендант-пруссак, зондерфюрер Гофман. Он объявил: после семи часов вечера выходить из бараков запрещается. Нарушителей расстреливать.
Начались новые жестокости. Каждому третьему вводили в вену воздух. Несчастный начинал задыхаться, синеть и погибал в муках. Но надо было жить, потому что фашистам скоро капут. А жить — значит, питаться. Умереть от голода теперь, когда поработителям скоро капут, было бы преступлением. Так думал не один Фурсов, так думали все военнопленные. Задачей номер один была добыча еды. Не умереть и сохранить силы, чтобы действовать, бороться, мстить, бежать из плена. Каждый на свой страх и риск, но для общего блага «делал хлеб» доступным ему способом. Глубже других укоренился и начал в лагере процветать один удивительный промысел.
Гешефтмахен
Сергей познакомил Фурсова с Леней Варфоломеевым — ленинградским юристом и художником. У художника были ампутированы обе ноги — ниже колен. Он сам смастерил себе протезы и передвигался на них ходко, устойчиво. Трудно сказать, с него ли начался этот самый гешефтмахен. Фурсов восхитился, увидев однажды нарисованных Варфоломеевым презабавных крокодильчиков, слонов, жирафов и других экзотических зверушек. Однако он не понял, к чему они, и спросил:
— Что это?
— Это хлеб, — просто ответил Варфоломеев и, в свою очередь, спросил:
— Сергей мне сказал, ты искусно владеешь лобзиком. Это правда?
— Когда-то в школе называли талантом.
— А теперь считай себя основателем торговой фирмы «Фурсов и К°».
И фирма возникла. Варфоломеев рисовал зверушек на фанере, а Владимир выпиливал их. После этого художник раскрашивал зверей красками, и они оживали. Когда наступала ночь, Фурсов прятал за пазуху готовую продукцию и полз, хоронясь от «чужих» часовых, к проволочному забору и там без труда сбывал крокодилов и жирафов местному населению. Трудно объяснить, как население узнало об этом черном рынке, только здесь шла бойкая мена-торговля. В лагере существовали и другие фирмы, поставлявшие изразцовые рамки для семейных фотографий, вальки для стирки белья, разнообразные игрушки: деревянных кузнецов, трубочистов, лесовиков. Все это обменивалось на печеную картошку, черствые краюхи хлеба, обрезки свиного сала.