— На батарее удобно. Она всегда в кулаке своего командира находится. Дивизионом управлять сложнее. Разбросанность какая, а все равно ты каждую батарею сам обязан нацеливать куда нужно, держать под контролем.
Курганов стоял у крыльца, рядом с ним нетерпеливо перебирали ногами подседланные кони, — командир полка куда-то собрался ехать.
— Опаздываете, опаздываете, — вместо приветствия проговорил он, вынимая какие-то бумаги из полевой сумки. Тут же, у крыльца, без лишних слов, точно и ясно он объявил Петрашко и его заместителю план погрузки полка в эшелоны, место и время, протянул Береговому приказ.
— Начальником последнего эшелона назначаетесь вы. При погрузке не исключены налеты фашистской авиации. Смотрите мне, чтобы все было в порядке. Ответите, если что. Командир дивизиона, — он кивнул на Петрашко, — со мной в головном эшелоне. Ясно?
— Ясно.
— Действуйте.
6
Недалеко от Крестцов, в лесу, почти у самого Ленинградского шоссе — импровизированная платформа. От нее в положенный срок спешно отходили эшелоны. Бойцы терялись в догадках, догадки — самые фантастические, настроение у всех приподнятое. Шла погрузка предпоследнего эшелона, за ним была очередь дивизиона Берегового.
Немецкие самолеты появились внезапно, но где-то из-за Крестцов тотчас в небо взмыли наши истребители. Бомбардировщики фашистов, не принимая боя, поспешно ушли на запад.
— Глядите... глядите, «мессершмитты»!
А в небе уже завязался стремительный, яростный бой. Гулкие трели пулеметов чередовались с короткими, отрывистыми хлопками пушечных выстрелов, самолеты выделывали головокружительные фигуры, моторы то ревели, то замирали.
— Вот молодец так молодец, — сказал рядом с Береговым Вася Марачков. Он неотрывно следил за ястребком, от которого Береговой тоже давно не отводил глаз. За ним только что гнался «мессер», но пилот в самую критическую минуту словно уронил свой самолет, и «мессер» проскочил над ним вперед, а советский летчик каким-то невероятным образом почти по вертикали вскинул свой ястребок снова вверх и насел на своего противника. Но в то самое мгновение, когда наш пилот выпустил длинную пулеметную очередь по «мессеру» и тот сразу рухнул и исчез за кромкой леса, над ястребком, неведомо откуда появились два фашистских самолета, и стремительное запоздалое пике не спасло его: три пушечных выстрела, пулеметная очередь, и ястребок, теряя высоту, пошел к земле.
Спустя минуту над тем местом, где упали самолеты, появился новый ястребок. Он долго кружил, будто выискивая что-то, потом ушел. Наступила тишина.
— Пойдемте на шоссе, — проговорил Береговой, обращаясь к Марачкову, и голос его сорвался.
— Зачем?
— Помочь надо...
— Помочь... обязательно помогите. Времени до погрузки у вас достаточно, успеете.
Эти слова на ходу бросил батальонный комиссар со светлыми волосами — фуражку он держал в руке. За ним спешил стройный, щеголевато одетый старший лейтенант. Не оглядываясь, он кому-то крикнул:
— Коней!
На шоссе Марачков резонно заметил:
— Помочь надо, но трудно самолет отыскать среди этого леса, упал он километрах в пяти-шести отсюда, не ближе.
Береговой молча согласился с начальником штаба. В томительном, тягостном бездействии ходили они по шоссе. Редкие автомашины на ураганной скорости проносились мимо них: шоферы не то спешили по делу, не то просто отводили душу — ни перекрестков тебе, ни регулировщиков, каменная гладь, гони с закрытыми глазами.
— Да ты не плачь... Все сделаем, — донесся вдруг голос откуда-то из чащи леса, и оттуда по едва приметной тропинке на шоссе выехали ездовые, а за ними на неоседланной лошади мальчонка лет четырнадцати, босой, с чумазым, заплаканным лицом.
— Товарищ младший лейтенант, — обратился к Береговому Печерин, — парень вот прискакал. Ищет начальство. Летчик, говорит, раненый умирает в их селе. Помочь надо. — В голосе Печерина были и тревога за судьбу летчика, и отцовское участие к горю мальчика.
— Он так просил, он скорее просил, — преодолевая всхлипывания, требовательно торопил паренек, — я дорогу буду показывать.
— Давайте побыстрее санинструктора, — обратился Береговой к Марачкову, — остановим сейчас какую-нибудь машину.
— Только скоро надо, товарищ начальник! — крикнул с облегчением паренек: он теперь поверил, что военные действительно помогут.
— Сейчас поедем, не хнычь, Ваня, — улыбнулся Береговой и вышел на середину шоссе.
— Не Ваня, а Семен, — поправил его паренек.
Шли минуты и, как на зло, не показывалось ни одной автомашины. Наконец появились сразу два грузовика, рев моторов слился с ревом непрерывного сигнала, когда шоферы заметили бойцов. Чуть не налетев на них, грузовики пронеслись мимо. И снова — ожидание. На дальнем гребне появилась новая машина. Береговой приказал ездовым перегородить живой цепью дорогу и сам стал в центре.
Черная эмка, тревожно сигналя, остановилась, и тотчас из дверцы показалась голова в генеральской фуражке. От неожиданности Береговой оробел, но твердо сказал:
— Товарищ генерал, сбит наш самолет, летчик тяжело ранен, необходимо срочно оказать помощь.
— Далеко ехать?
— Версты четыре, не более, — с готовностью ответил мальчонка, вплотную подъехав к генералу. Тот вскинул на него добрые, но очень усталые глаза, потом вынул часы, досадливо нахмурил брови:
— Садитесь, через тридцать минут машина должна быть здесь.
По зыбкой, влажной дороге, которой, казалось, не будет конца, пробиралась эмка. Впереди рысил Семен и на нетерпеливые вопросы Берегового «скоро ли?», не оглядываясь, отвечал ободряюще:
— Скор... скоро... вон за тем поворотом.
Эмка стонала, скрипела на колдобинах, разбитые стекла жалобно дребезжали.
— Где это ты так уходил ее, сердешную? — спросил шофера Береговой.
— Повози моего генерала — сам без головы останешься. Где немцы, там и он. Вчера вечером у Пушгор еле проскочили. Пулеметные метины, — кивнул он на разбитое стекло...
До села им не удалось доехать. На очередном повороте эмке преградила путь подвода, окруженная толпой колхозников.
— Вон он... вон он! — закричал Семен и спрыгнул с лошади.
Береговой торопливо подбежал к подводе. Женщины молча расступились. На перинах и подушках лежал пилот с закрытыми глазами.
— Товарищ лейтенант, как вы себя чувствуете? — тихо спросил Береговой.
— Чувствую... — четко выговорил раненый, — везите потише.
— Сейчас сделаем перевязку, перенесем в машину. Вам легче будет.
И только теперь, словно что-то поняв, летчик открыл глаза, чистые, синие:
— Шея и спина горят.
Пока санинструктор бинтовал раны, пилот молча страдал от боли, кровь отлила от лица, нос заострился. Молчал он и тогда, когда переносили его в машину и укладывали.
— С трудом мы его разыскали, — вполголоса тем временем рассказывал Береговому коренастый чернобородый старик, — кажись, вот тут упал, да пойди найди: лес, болота, чаща. И вот слышу я — вроде выстрел, потом еще три. Бабенки мои испугались, а я говорю: «Это он зовет нас к себе, место, значит, обозначает». Так вот и отыскали, совсем плохой был, а вот поди — воля, она все может сделать, коли ты настоящий человек. Сберегите уж вы его, такие и на войне, и на миру первые.
— Спасибо. Обязательно сбережем, — попрощался Береговой со словоохотливым стариком.
На шоссе машину обступили плотным кольцом бойцы и командиры. Генерал склонился над раненым, всмотрелся в молодое и теперь уже тронутое страданием лицо.
— Ну, ты еще покажешь им кузькину мать, лейтенант.
Не открывая глаз, лейтенант осторожно прижал рукой большую планшетку и неожиданно звучно проговорил: