— Что еще? — спросил тот, явно недовольный замешательством разведчика.
— Товарищ капитан, разрешите. Боец Джумагалиев, — отстраняя разведчика, сказал Абдулла.
— Что у вас?
— Я хочу пулеметчиком быть, — тихо произнес Абдулла и твердо докончил: — Я пулемет изучил. Я уже пулеметчик. Мне надо так.
— А мне надо, чтобы вы были хорошим разведчиком... Ясно? — неожиданно вскипел Степанов.
Но и после этого строгого окрика Абдулла продолжал упорно смотреть на комбата, словно одержимый какой-то упрямой мыслью, которую он и сам теперь не в состоянии был перебороть.
— Я на фашистов смотреть не могу. Мне надо убивать их. Много. Из пулемета.
— Выполняйте приказ командира батальона, — вовремя вмешался комиссар, потому что у Степанова в гневе скривились тонкие губы. — А просьбу вашу мы рассмотрим.
Сержант повелительно дернул товарища за полу шинели, и оба они, ловко откинув плащ-палатку, нырнули во тьму. Пожалуй, один Береговой понимал Джумагалиева до конца. Не боязнь перед работой разведчика сделала его таким упрямым и непослушным. Нет. Он должен много совершить в этой войне, чтобы никто его не упрекнул после победы...
Береговой хотел вступиться за своего друга, но Степанов был уже у телефона, весь в работе, весь — напряжение и воля. От недавнего спорщика не осталось и следа.
— Ясно одно, — окончив разговор с командирами рот, сказал он комиссару и Береговому, — с рассветом немцы основной удар будут наносить по первому батальону. Перед нами луг, непролазный для машин овраг, а туда — накатанная дорожка. Нам легко будет помочь — немец подставит под наш огонь свой фланг. Направляй туда свою артиллерию, — обратился он к Береговому.
— Понятно, товарищ капитан. При вас будет начальник разведки дивизиона Ермолаев. Сейчас я его пришлю, — ответил младший лейтенант, собираясь уходить, но сразу замер. Раздался резкий звук — залп четырех орудий, и тотчас над блиндажом проплыл стремительный свист снарядов туда, где, по словам Курганова, сосредоточивались немцы, — в Александровку.
— Твои стреляют? — спросил Степанов, снова прильнув к телефонному аппарату.
— Да.
— Ну, пока, — пожал Береговому руку комиссар и вместе с ним покинул блиндаж. Он сноровисто спрыгнул в соседнюю траншею и потерялся во мгле ночи.
10
Шумело в голове не то от бессонной ночи, не то от лихорадочного напряжения. Марачков сидел в проходе и сверял перерасчет данных — работавшая ночью батарея переведена только что на новую огневую позицию. Шингарев осторожно начинял гранаты запалами, сыпал шуточками-прибауточками, но управленцы улыбались сдержанно.
Медленно и неуверенно светало. Порозовела верхняя часть элеватора, потом верхушки деревьев из серо-синих стали сине-оранжевыми, потом сквозными и светлыми. Сначала простым глазом, а потом и в стереотрубу стало возможно обозревать окрестность.
Там, где вечером были немцы, — никого, ничего.
— Окаянный чертяка спать не дает. Ни свет ни заря поднялысь, — ни к кому не обращаясь, проворчал. Шингарев, укладывая заряженные гранаты.
— О чем ты? — спросил Береговой, не отрываясь от стереотрубы.
— Та хиба ж не чуете?
Теперь и Береговой услышал далекий, медленно нарастающий гул.
Самолеты уже не гудели, а выли. Их тяжелый вой прерывался, точно машины часто и трудно дышали.
— Нуркенов, передайте — по местам! — Весна... Тула... Приготовиться...
Самолеты шли по три... по шесть... по девять... Первые, проплыв над наблюдательным пунктом, сразу обрушились на село. Бомбили с паузами, не торопясь. Бомбы рвались на задах дворов, на пустой церковной площади.
Береговой отметил про себя, что бомбежка не мешала ему думать, о чем он хотел, и что он успевал следить за отрывающимися от самолетов бомбами и за опушкой леса.
И снова тишина. Только в воздухе запахло гарью.
— Облегчились спозаранку, — проводил глазами самолеты Шингарев, — а толку нема.
Сияло утро. Весело постукивало сердце. Свежи лица управленцев, словно не провели они томительной ночи без сна. Лежали на земляной полке темно-зеленые гранаты, гладкобокие, большие, как консервные банки, — противотанковые, в рубчатых оранжево-зеленых чехлах — ручные. «Хорошо... хорошо...» выстукивало сердце в груди. «Порядок», — вполголоса кому-то отвечал в трубку Нуркенов. «Порядок... порядок» — улыбалось солнце, пронизывая лучами влажный синеватый воздух над зеленым лугом.
— Ш-ш-ш-ж! — низко пронеслась над НП короткая свистящая волна... Вторая... третья... И тотчас позади окопа грянул гром разрывающихся снарядов.
— Огневую позицию... Нуркенов, быстро! — прильнув к стереотрубе, потребовал Береговой.
— Готово...
— Что у вас?
— Пашет вчерашнее место, откуда мы ночью скочевали, — ответил в трубку чей-то ликующий голос.
— Вы что, кодировку забыли?.. Целеуказанием для фашистов занимаетесь? — начальническим тоном оборвал Береговой, хотя нервная радость распирала его грудь при этом известии, и тут же совсем не по-уставному он закричал в трубку так, что его не сразу поняли на огневой позиции:
— Р-р-расчет, по-о местам!
Береговой увидел: низко пригибаясь, под нестройный треск пулеметов и автоматов выбежали из рощи кривой разрозненной цепочкой зеленоватые фигурки. По лугу к стогам минометчики волокли минометы, мины. Солнце белыми змейками вспыхивало на касках фашистов, на стволах и плитах легких минометов.
— Давай огонек, — ворвался в трубку голос Степанова, — загороди им дорожку в лощине... Поторопи моих минометчиков.
— Есть...
Береговой на мгновение оглянулся, словно хотел проверить, все ли на местах, все ли чувствуют так же, как он, важность наступившей минуты, и негромко скомандовал:
— По фашистской пехоте... шрапнелью... За командира нашего дивизиона, за нашего Петрашку — четыре снаряда, беглый огонь!..
К полудню ожесточенная перестрелка вспыхнула где-то за лощиной, на правом фланге, позади наблюдательного пункта. Над Новинками поднялся густой клубок дыма, а потом хвостатое пламя охватило село.
Неведомо откуда к Береговому спрыгнул Степанов — потный, в глине, яростно возбужденный:
— Третий час сосед бьется и не может вышвырнуть немцев — просочились к нему в стык двух рот. Они уже мой штаб обстреливают. Поддержи меня — сейчас поведу взвод... Я ему покажу, как надо бить фашистов, — карабкаясь на бруствер, крикнул он и побежал в сторону реки. А через какие-то минуты по дну пологого оврага побежали стрелки с винтовками к левому флангу соседнего батальона. А оттуда, из оврага, прямо по огороду на наблюдательный пункт устремился всадник, за ним еле поспевал второй. И прежде чем Береговой сообразил, что произошло, всадник круто осадил разгоряченного коня прямо перед окопом.
Склонившись с седла к смотровой щели, Степанов прокричал:
— Ну что, артиллерия, — готова?
— Да вы что, товарищ капитан, спятили?! Демаскируете НП! — задохнувшись от гнева, старался перекричать комбата Береговой, но тот, вздыбив коня, уже разносил своих минометчиков:
— Сейчас же... немедленно беглый огонь вон по тому гребню!
Потом командир дивизиона увидел, как Степанов на полном намете приник к шее коня и, размахивая самодельным стеком, словно клинком в стремительной атаке, исчез за поворотом оврага.
Увеличенный до чудовищных размеров в стереотрубе возник огненный разрыв бризантного снаряда. Холодные комья земли посыпались на управленцев, и Береговой услышал, как тонко и протяжно застонал кто-то там, где только что, по приказу Степанова, торопливо отстреливались минометчики...
11
Только к вечеру сумел Береговой заглянуть ненадолго к Макатаеву и Соколову. Уже остыли, прочищенные банниками, стволы орудий прямой наводки. Макатаев стоял на своих крепких ногах и, не отрывая от глаз бинокля, поучал: