Нет, он не собирается отсиживаться в штабе. Сегодня вот попросит, потребует вернуть на батарею. Ему надо бить... бить фашистов, а не донесения и карты «отрабатывать».
Стуге распирала обида, и слезы были готовы брызнуть из глаз. Он торопливо вышел на улицу. Догорал закат. И справа, и слева, и впереди над верхушками деревьев поднимались чад, гарь, дым — то горели деревни и села, где сейчас грохотал бой.
Внезапно мимо Стуге пробежали бойцы комендантской роты, одни взбирались на чердаки, другие прыгали в окопы круговой обороны. Из дома вышел генерал, за ним начальник штаба полковник Серебряков. Они о чем-то спорили.
Панфилов остановился, резко обернулся к начальнику штаба:
— Полковник Серебряков, никуда я не пойду, слышите — никуда!
Он устремился к западной окраине села, откуда слышались рев моторов и стрельба. Вражеских танков не было видно, но термитные снаряды уже свистели над селом.
Вдруг за рощицей, откуда доносился гул немецких танков, раздались три резких пушечных выстрела. Потом мертвая пауза и еще два выстрела. Генерал остановился.
— Что там, Серебряков?
— Наших орудий, как вы знаете, товарищ генерал, там нет.
— От рядите бойцов, выясните, что там происходит, — приказал Панфилов.
Он заходил, заложив руки за спину, и Стуге видел, каким недобрым огоньком горели его глаза.
— Кто это стреляет? — справился у Стуге Серебряков. — Звук наших орудий.
— Да, наших, товарищ полковник... но откуда им там быть?
И вот все увидели: из-за поворота дороги, там, где за перелеском недавно рычали танки и внезапно заработало одиночное орудие, появился человек. Он шел прямо на село, но едва ли что видел перед собой. Был он бледен и худ. Легкий серый пушок, видимо, впервые густо обложил его верхнюю губу и подбородок.
Панфилов пошел к нему навстречу, и тот, почти столкнувшись с генералом, остановился. Минуту смотрел он на Панфилова черными юношескими глазами и вдруг выпрямился, опустил руки по швам, лицо его стало землисто-серым от напряжения.
— Ты что, контужен? — участливо спросил Панфилов и подался всем корпусом вперед, словно стараясь поближе рассмотреть бойца.
— Ранен.
Генерал поспешно обернулся и крикнул:
— Наташа!.. Где Наташа? Немедленно перевязать...
Но тут к раненому бойцу бросился высокий в длиннополой шинели командир. Он заключил в объятия этого худенького, изможденного юношу.
— Жив... жив, родной мой, — срываясь с голоса, твердил Стуге, и тело его содрогалось от дрожи, с которой он не в силах был совладать.
— Полегче... вы ему делаете больно. — Панфилов отстранил Стуге и по-отцовски осторожно положил руки на плечо раненого. — Иди, иди, дружок... Сейчас тебя в медсанбат доставят. Остальное потом... потом, — легонько подтолкнул он юношу, по движению его рук поняв, что тот собирается говорить.
— Разрешите проводить, товарищ генерал, — попросил Стуге, — это мой командир орудия, о котором вам докладывали... Цыганок это.
— Цыганок? — удивился генерал.
— То есть сержант Цыганков, — поспешно поправился Стуге.
— Так вот ты какой! Проводите, проводите. А где твое орудие?*
Цыганков обернулся в сторону немцев, и все оглянулись туда. Но дорога была пуста.
— Там, — проговорил он устало, — сейчас прибудет.
— Это... ты пугнул танки?
— Мы думали и здесь немцы, — вместо ответа виновато улыбнулся Цыганков.
— Проводите... проводите его. И доложите сегодня же о состоянии. Представляю вас к правительственной награде, товарищ Цыганков, — перешел на «вы» Панфилов.
— Спасибо! — Сержант поднял на Панфилова глаза. — Оставьте в моем расчете Фролова, товарищ генерал.
— Кто это такой?
— Товарищ мой... при орудии он.
— Хорошо... хорошо... иди.
Все смотрели на потухший запад, откуда появилась группа бойцов. За бойцами медленно тянулась артиллерийская упряжка с орудием. От группы отделился командир и бегом направился к Панфилову:
— Прорвались два немецких танка, товарищ генерал. Артиллеристы отогнали, а стрелки добили.
Панфилов как будто не слушал командира, он всматривался в подошедшую группу, нерешительно остановившуюся вместе с артиллерийской упряжью.
— Фролов! — изумленно сказал он.
— Я, — отозвался рослый боец и выступил вперед.
Генерал подошел к нему и снизу вверх осмотрел стрелка в немецкой шинели, с густой щетиной на щеках и, словно укоряя себя, произнес
— Редко ж мы встречаемся.
— И вовсе не редко, — серьезно возразил Фролов.
— Ну, как же... в Алма-Ате, на учениях, помнится, мы последний раз разговаривали.
— Нет, мы вас часто видим, товарищ генерал, — не уступал Фролов, и генерал, махнув рукой, мол, не переспоришь, спросил:
— Какой я артиллерист... на выручке встретились.
— На выручке, говоришь... — генерал с минуту молчал и потом весело продолжал: — Что ж, будь пушкарем. Хорошая работа.
— Нет, я к своим, товарищ генерал. В пехоте мне сподручнее.
Панфилов ласково прищурился и, не в силах сдержать восхищения, широко улыбнулся.
— Сподручнее в пехоте? — как бы спохватившись, озадаченно спросил он, обращаясь ко всем: — А как же Цыганков?.. Он просил перевести тебя к нему в расчет.
— Беда невелика. В гости нам друг к другу ходить не надо, на одном поле работаем, товарищ генерал, — ответил Фролов и вдруг смущенно пробормотал: — Виноват, товарищ генерал... в суматохе забыл... — Он ожесточенно сорвал с плеч немецкую шинель и добавил: — Всю спину проклятая кожушина прожгла за эти четыре дня.
— Так к своим?.. Иди, пожалуй, к своим, — с улыбкой сказал Панфилов.
— Разрешите, товарищ генерал, баньку — парком прогреться надо.
— В баньку... вот это хорошо.
Генерал, ласково прищурившись, проводил взглядом Фролова и сам, радостный, непривычно легкой походкой пошел к штабу.
Он долго сидел над оперативной картой, потом резко отчитал по телефону какого-то командира, пропустившего в стыке батальонов три немецких танка и группу автоматчиков. Потом генерал внимательно читал наградной лист на Цыганкова и раздраженно возвратил бумагу штабному командиру.
— Когда вы научитесь просто говорить о живом человеке? Напишите так, как было, без всех этих красивостей. Да, да — к ордену Ленина.
И снова ходил... ходил, от стола к двери, от двери к столу. Самое важное — сохранить дивизию в кулаке... А немцы рвут ее на части, хотят раздробить и потом эти мелкие группки захватить в плен, уничтожить. Нелегко... нелегко держать в кулаке дивизию под такими ударами, но вот же получается пока... Силенок мало. Хитростью, изворотливостью бить надо... «А не игру ли в прятки затеваешь, Иван Васильевич?» — корил он мысленно себя и склонял голову, точно прислушиваясь к внутреннему голосу своей совести... Нет, он не играл в прятки. Немцев не от хорошей жизни лихорадит. Они уже видят, что здесь творится что-то непонятное, необъяснимое. Вот наступит рассвет, и снова им надо будет идти на губительный огонь этих остервенелых, вчера раздавленных танками и разбомбленных нещадно советских бойцов, которые за ночь как будто воскресают из мертвых. Да, генерал знал, что там, у линии фронта, где его полки, батальоны, роты ведут сейчас разведку, зарываются в землю, там, где густо взлетают ослепительные белые ракеты, уже неуверенно чувствуют себя враги... Но они еще лезут... лезут...
Вошел Серебряков, седой, свежевыбритый и усталый. Не перебивая ни словом, ни жестом, Панфилов слушал начальника штаба, и только по движению карандаша, которым он делал пометки на своей карте, можно было отдаленно угадывать течение его мыслей.