Таким запечатлелся генерал в памяти и Жени Ивановой, и всех, кто тут был, потому что в эту минуту совсем близкий разрыв взметнул землю и скрыл Панфилова. Жене даже показалось, что она увидела, как генерал медленно падал, прижав левую руку к груди. Она вскрикнула и, не обращая внимания на обстрел, побежала к штабу. Когда Женя подбежала, десятки рук уже подхватили Панфилова и внесли в комнату. Санинструктор-девушка припала к груди генерала, обнаженной ее ловкими, смелыми пальцами, и на мгновение все увидели глубокую рану. Но тут же бледно-розовая марля покрыла ее.
Женя оторвала глаза от груди генерала и взглянула на его лицо. Кто-то оттолкнул ее, оттеснил, но она успела увидеть и молчаливую боль, и еще ясный взгляд, и даже улыбку на губах генерала.
С криком Женя выбежала на улицу и, испугавшись своего крика, судорожно зажала ладонью рот. Тут она остановилась, потому что чья-то крепкая рука схватила ее плечо. Женя непонимающе посмотрела на пожилого разведчика, отвела его руку и так, окаменев, они оба стояли, и вновь поваливший колючий снег больно сек их по лицам.
Молча они проводили генерала, когда его вынесли в накинутом на плечи знакомом полушубке и бережно усадили рядом с шофером на сиденье в машине.
— Не видать нам больше такого генерала, — вздохнул разведчик.
— Вернется. Он выживет, — успокаивала и себя, и разведчиков Иванова.
— У меня и мысли в голове нет, что наш генерал не вернется. Да, видать, нескоро это будет.
Женя не успела ответить затосковавшему бойцу. Рядом с ними появился Серебряков. Полковника разведчики знали и любили, пожалуй, не меньше, чем самого генерала. Всегда розовое его лицо, в глубоких морщинах, теперь потемнело.
— Вы что, товарищи? — негромко спросил он и, чувствуя их состояние, продолжал: — Пока генерала не будет с нами. Ранен он... тяжко ранен. Но воля его — с нами. Пусть наша боль станет еще более железной волей, стойкостью, ненавистью к врагу, пусть эта боль станет той силой, которая опрокинет фашистов, уничтожит их. Пусть весь народ узнает панфиловцев.
4
Черные с усеченными крыльями бомбардировщики падали почти до земли, словно не желая расставаться с бомбами. Р-р-а-аз! Эти ревущие, воющие и стонущие машины вырывались из пике, набирали высоту, снова падали и снова — раз... раз... раз... Огромной силы разрывы бомб, будто подбрасывали их вверх. Сквозь этот вой и грохот с трудом пробивались звуки разрывов бризантных снарядов, а пулеметов не слышно совсем...
Последний приказ Гитлера гнал фашистов на Москву, где «ждали их зимние квартиры», где они «обретут сытость, покой, тепло и славу». И они лезли, падали, бежали...
Береговой будто слышал крики своих стрелков, которые вон там, за оврагом, отбивались от врага ручными гранатами, почти в упор били фашистов из пулеметов, винтовок.
— Артиллеристы, огня... давай огня...
Но проклятие всем катушкам, телефонным аппаратам! В немой ярости Береговой метался между телефоном и стереотрубой. Разогнаны были на линию все связисты, а огневая молчала, молчала, будто провалилась в тартарары. Ни основная, ни запасная, ни обводная линия телефонной связи не действовали. На всех по какому-то черному наваждению — порывы.
Сыпалась черепица, едкая пыль забивала гортань, глаза.
— Нуркенов, — крикнул Береговой. — передай трубку Шингареву. Беги по линии. Живой или мертвый — устрани порыв.
— Есть! — и связист исчез. Вскоре Шингарев радостно вскрикнул:
— Связь действует.
— Огонь... беглый огонь... — тихо, спокойно, словно самому себе, проговорил Береговой и глубоко вздохнул. Артиллеристы знают, что значит порыв на линии связи, когда ты сидишь на наблюдательном пункте беспомощный, бессильный помочь товарищам отбить звериный натиск врага.
— Прицел больше... Да не мешайте, — раздраженно сбросил Береговой с плеча чью-то руку, не отрывая глаз от стереотрубы.
— Товарищ командир, танки... танки, — услышал он над самым ухом голос Нуркенова, успевшего благополучно вернуться на НП.
— Где, какие танки?
— Три танка. Фашистские. Два — на окраине села, один — недалеко от нас.
Береговой перебежал к противоположной стороне чердака. В провале крыши увидел: медленно, почти бесшумно, полз посреди улицы огромный, камуфлированный не по-зимнему танк. Люк откинут, и два фашиста, высунувшись по грудь, высились над башней и, словно от нечего делать, постреливали из автоматов по окнам домов. Жалобным позваниванием отзывались битые стекла, но и дома, и улицы были уже мертвы. Из соседнего села, которое маячило высокими крышами из-за кустов, выползали еще пять танков...
Только вчера Береговой славно парился в бане в том, тыловом селе... Почти рядом с ним другое, большое село Гусенево, и в нем штаб дивизии. И вдруг — оттуда немецкие танки. Мысли бежали, перебивали друг друга, но спокойствие и какая-то каменная решимость овладели командиром дивизиона... Предупредить огневые, изготовиться к бою с танками. Всем — в слуховое окно, оврагом мимо села, а там — перемахнуть через дорогу — и в лес, к орудиям.
— Срочно к трубке, — перебил его мысли Нуркенов.
— Только что получено сообщение, — услышал Береговой радостный, взволнованный и прерывающийся голос своего комиссара, Ляховского, — наша дивизия преобразована в Восьмую гвардейскую и награждена орденом Красного Знамени.
Береговой плохо вслушивался в то, что говорил ему комиссар, и перебил его:
— Танки... немецкие танки в нашем тылу. Передайте на огневые, чтобы приготовились к отражению. Повторите — как поняли?
Но трубка уже молчала...
Береговой тихо опустил теперь ненужную трубку. Должно быть, в выражении его лица появилось что-то новое и непривычное. Горстка милых, родных управленцев неотрывно следила за ним, ожидая чего-то важного и необыкновенного. Может быть, верного решения, как вырваться из этого, ставшего теперь чужим и неуютным чердака, который снова сотрясался от разрывов снарядов.
Нет же... не первый раз приходится артиллеристам вырываться из огня и дыма. Бывали минуты и потруднее. Выходили. Не об этом думали бойцы. У Аямбека такой блеск в глазах, а Шингарев с таким усилием сохраняет серьезное выражение лица, что Береговой сразу догадался: не мог не сказать комиссар связисту того, что сказал ему, а связист уже успел поделиться вестью с остальными.
— Знаете?
— Поздравляем вас, товарищ младший лейтенант.
— Поздравляю вас, дорогие друзья, — и Береговой крепко пожал всем руки. Ни время, ни обстановка большего не позволяли.
— Пошли, гвардейцы!
На кабеле осторожно спустили стереотрубу, аппараты. Первым прыгнул Шингарев. Он мягко, словно на крыльях, упал в сугроб и минуту лежал неподвижно. Только голова его поворачивалась то в одну, то в другую сторону. Береговой больно ударился обо что-то коленкой, но думать о боли было некогда. Где-то позади и слева раздалась автоматная очередь, другая, со свистом пронесся одинокий снаряд. Но их не преследовали, — бежали управленцы не в тыл, а в сторону передовой, полной треска, визга и ухания, — значит, по мнению немцев, в капкан.
В овраге они наткнулись на группу бойцов во главе с политруком.
Это были саперы. На передовой уже знали о танках. Саперам было приказано проскочить в селе Строково и прикрыть фланг. Держать дотемна, пока можно будет перегруппировать батальоны.
Они вместе бежали по дну оврага: рядом со Строково у Берегового стояли две пушечные батареи.
На самодельных салазках саперы тянули за собой противотанковые мины.
Береговой и политрук шли впереди, каждый думая о своем.
— Маловато вас, — вслух высказал свою думу Береговой.
Политрук вскинул на него ясные голубые глаза. Потом на ходу обернулся к своим саперам и громко, чтобы все слышали, сказал:
— Выдержим. На то и гвардия!
Саперы свернули вправо и бегом через бугор скрылись за снежным гребнем. Там — село Строково.