Вечером последнего воскресенья перед Рождеством Моисей Мелькер завершил свою пятисотстраничную рукопись «Цена благодати» и вышел на террасу. На землю уже опустилась ночь. Луна скрылась за дубом. Снега все еще не было, зато от реки поднялся такой густой туман, что в нем потонула деревня. Видна была лишь церковная колокольня, казавшаяся белой в лунном свете, а туман, из которого она выступала, был похож на Нил. Мелькер поднялся в спальню. Цецилия Мелькер-Ройхлин лежала на супружеском ложе, читала роман, курила сигару и ела шоколадные конфеты — круглые шарики, черные, коричневые, белые, некоторые гладкие, другие колючие, — которые она вынимала из пакетика. Еще два таких пакетика лежали на ночном столике. Моисей Мелькер присел на край кровати и сунул ей в рот трюфель. Когда за ним последовал второй, она положила сигару в пепельницу, а роман — на одеяло и открыла рот пошире. Он сунул туда еще один трюфель. Она взглянула ему в глаза. Взгляд был твердый и насмешливый, мрачный и безжалостный, и он понял: она знает, что он замыслил. Она не сопротивлялась. Ему не пришлось применять силу. Он все набивал и набивал ей рот трюфелями и, лишь покончив с третьим пакетиком, заметил, что она мертва. Моисей спустился в кабинет, написал на титульном листе рукописи посвящение Цецилии и проставил дату.
Возможно, им стоило бы поговорить о своих трудностях, если допустить, что в Антарктике, намного южнее плато короля Хаакона, встретились именно Великий Старец и Иеремия Велиал. Эти встречи происходили частенько, но интервалы во времени между встречами были так велики, что встречи получались редко. Хотя всегда на одном и том же месте. Однако в последний раз дело происходило в тропиках с пышной растительностью, земная ось располагалась иначе. Теперь же их вертолеты опустились на ледяное поле, над которым свистел ветер. Вертолеты сели одновременно, но, может быть, это был лишь один вертолет, ибо все отражалось на зеркальной поверхности льда и в хрустальном воздухе, и если именно Иеремия Велиал приветствовал Великого Старца — если то был Великий Старец, — то выглядел тот не так, как прежде, а так, что Габриэль принял его сначала за Великого Старца, а потом за его точную копию. Не только потому, что оба были в смокингах. В смокингах были все. Но что-то в этой копии было не так. Наконец Габриэль догадался: Иеремия Велиал был не копией Великого Старца, а его отражением. Все они были отражениями. Отражением Великого Старца был Иеремия Велиал, а отражением Иеремии Велиала был Великий Старец. Отражением Габриэля был секретарь Велиала Саммаэль, тоже альбинос, и наоборот — отражением Уриэля Азето, часовых дел мастера, чьи часы имели только обратный ход, был хирург Михаэль Асмодей, для которого часы Уриэля шли назад, и наоборот — его отражением был Уриэль Азето, а адвокат Рафаэль, теперь уже в одном лице, сидел против своего отражения Вельзевула, тот в свою очередь сидел против Рафаэля: если допустить, что один сидел против другого и мир не был разрезан зеркалом на две половины, так что Велиал, Саммаэль, Азето, Асмодей и Вельзевул были лишь отражениями друг друга. Было двадцать первое декабря, день зимнего солнцеворота, и день этот длился бы до двадцатого марта. Почтовый самолет пророкотал над собравшимися, сидевшими на удобных садовых стульях, и сбросил вниз тучи писем — и здесь Великого Старца преследовали письма просителей. Однако ветер тут же подхватил эту массу писем и развеял ее за невидимым горным массивом. С берега океана, удаленного на тысячу пятьсот километров, длинной чередой прибыла целая армия пингвинов, похожая на процессию благочестивых паломников, и окружила сидящих. Рядом с Великим Старцем, как и рядом с Иеремией Велиалом, стоял столик с кофейной мельницей, кофеваркой и пятью чашками. Великий Старец взял в руки кофейную мельницу, то же самое сделал Иеремия Велиал, остальные заснули, в том числе и пингвины. Великий Старец начал крутить ручку мельницы, Велиал тоже, но Великий Старец крутил ручку по часовой стрелке, а Велиал — против, и, пока они это делали, солнце начало описывать круги вокруг собравшихся и вокруг пингвинов, а поскольку оба крутили свои мельницы все быстрее и быстрее, солнце тоже кружилось все быстрее и наконец образовало вокруг них сплошное кольцо ослепительного света, которое все ниже опускалось к горизонту, в конце концов разрезалось им на две части и скрылось совсем, а когда оно скрылось, завертелся над ними сверкающий шлем с золотым кольцом, то поднимающимся, то опускающимся и меняющим интенсивность своего блеска, а также стремительно летящие звезды и луна. Вращая ручку кофейной мельницы, Великий Старец не только вращал земной шар вокруг себя, но и вокруг Солнца, а тем самым — и все планеты Солнечной системы, а Солнце — вокруг Млечного Пути, а Млечный Путь и туманность Андромеды — вокруг множества других рассеянных в Галактике тел. А те и сами вращались, так же как Млечный Путь и туманность Андромеды. Вращение кофейной мельницы привело в движение всю Вселенную, причем самым дальним Галактикам приходилось вращаться быстрее, вот они и вращались с невероятной скоростью, неизмеримо превосходившей скорость света, нарушая тем самым все законы физики. Однако не только этот мир вращался вокруг себя как некий пространственно-временной континуум из-за того, что Великий Старец вращал свою мельницу, но ведь и Иеремия Велиал вращал свою, и не только Вселенная вращалась с бешеной скоростью, но и анти-Вселенная вращалась с такой же бешеной скоростью, хотя и в обратном направлении, чего Великий Старец, правда, не мог заметить, поскольку его Вселенная и Вселенная Велиала пронизывали друг друга, не соприкасаясь, словно располагались на разных сторонах ленты Мёбиуса[60], на которой и внутри которой бешено вращающиеся сферы Галактик и анти-Галактик, не соприкасаясь друг с другом, бесконечно летели быстрее света то на ленте, то внутри ее. Это абсолютно не интересовало ни Великого Старца, ни Иеремию Велиала, ибо они не испытывали никакого интереса к физике, космология тоже была им безразлична, о расширении Вселенной, о черных дырах и о Большом Взрыве они ничего не слышали, такой чушью они принципиально не занимались, и Эльзи, в полночь глядя с тоской из своего окна, тоже не особенно задумывалась о том, почему день сменяется ночью, а думала она только о Большом Джимми. И на плато короля Хаакона вращение Солнца — Млечного Пути — Галактик — пространственно-временного континуума мало-помалу прекратилось, одновременно прекратилось и вращение анти-Вселенной, сначала стали видны все медленнее двигающиеся по горизонту звезды Южного полушария, созвездие Ориона с Ригелем, Сириус, Канонус, Южный Крест, два Магеллановых облака. Потом солнце, описав круг по горизонту, повернуло вверх, на полгода на Земле воцарился день, солнце поднялось еще выше, остановилось, и законы природы вновь вступили в свои права без всякого ведома или участия Великого Старца и Велиала. Они оба перестали вращать свои мельницы, и все сразу проснулись. В том числе и пингвины. Габриэль и Саммаэль сварили и подали на стол кофе. Все осушили свои чашки до дна. Никто не проронил ни слова. В небе опять появились вертолеты. Чашки, кофеварки, кофемолки и садовые стулья остались на месте, лишь початые пакетики кофе «Этикер» за 10,15 франков взяли с собой для следующей встречи. Пингвины двинулись назад к берегу, участники встречи улетели на своих вертолетах — или на своем вертолете, — Эльзи легла в постель, Большой Джимми не явился. Большой Джимми всегда являлся лишь единожды.
60