Мальчуган кивнул головой.
— А теперь скажи, где твой вигвам, — продолжал Джон Том. — Где ты живешь? Твоя мама будет беспокоиться, что ты не вернулся. Скажи мне, и я провожу тебя домой.
Мальчуган усмехнулся.
— Ты не сможешь, — сказал он. — Я живу за тысячи, тысячи миль отсюда. — Он рукой обвел горизонт. — Я приехал на поезде, — сказал он, — совсем один. Я вышел здесь, потому что кондуктор сказал, что мой билет больше не действителен. — Внезапно он взглянул на Джона Тома с подозрением. — Держу пари, что вы не индеец, — сказал он. — Вы не говорите, как индейцы. На вид вы будто индеец, но индейцы умеют только говорить «много хорошо» и «белолицый умереть». Держу пари, что вы один из поддельных индейцев, которые продают лекарства на улицах. Я видел одного в Квинси.
— Это к делу не относится, — сказал Джон Том, — настоящий ли я индеец или сошел с этикетки сигарного ящика. Весь вопрос в том, что нам с тобой делать. Ты удрал из дома, начитавшись разных книг. И оскандалился тем, что стрелял в мирного индейца. Что скажешь на это?
Мальчуган на минуту задумался.
— Я вижу, что я ошибся, — сказал он. — Я должен был бы идти дальше на запад. Говорят, в ущельях еще встречаются дикие индейцы.
Маленький плутишка протянул руку Джону Тому.
— Пожалуйста, простите меня, сэр, — сказал он, — что я в вас стрелял. Надеюсь, я вас не ранил. Но вы должны быть осторожнее. Когда скаут видит индейца в белом наряде, его ружье не может бездействовать.
Литтл-Бэр громко захохотал, подбросил мальчугана высоко в воздух и посадил его себе на плечо, а маленький беглец с радостью стал перебирать пальцами орлиные перья на голове Джона Тома. По всему было видно, что с этой минуты Литтл-Бэр и мальчуган сделались закадычными друзьями. Мальчуган забыл свою вражду к индейцам, выкурил трубку мира с дикарем, и по его глазам было видно, что он мечтал о томагавке и о паре мокасин для себя.
Мы поужинали в палатке. Малыш смотрел на меня и на Бинкли, как на простых смертных, служивших только фоном для лагерной сцены. Во время ужина Литтл-Бэр спросил, как его зовут.
— Рой, — ответил мальчуган.
Но когда Джон Том начал спрашивать его фамилию и адрес, мальчик покачал головой.
— Я лучше не скажу, — сказал он. — Вы меня отправите обратно. Я хочу остаться с вами. Мне очень нравится жить в лагере. Дома я устраивал с мальчиками лагерь на нашем заднем дворе. Мальчики называли меня Рой Красный Волк Так меня и зовите. Дайте мне, пожалуйста, еще кусок бифштекса.
Нам пришлось оставить мальчугана у себя. Мы знали, что где-то из-за него волнуются, что мама, дядя, тетка и начальник полиции горячо ищут его следы, но он упорно отказывался сообщить что-нибудь о себе.
Мальчуган стал главной приманкой нашего предприятия, и мы втайне надеялись, что родственники не найдутся. Во время торговли он находился в фургоне и передавал бутылки мистеру Питерсу с гордым и довольным видом. Однажды Джон Том спросил его об отце.
— У меня нет отца, — сказал он. — Он удрал и бросил нас. Мама очень много плакала.
Джон Том был за то, чтобы одеть мальчика как маленького предводителя и разукрасить его бусами и ракушками, но я запротестовал.
— Кто-то потерял этого мальчугана и ищет его. Я попробую какой-нибудь хитрый военный маневр. Может быть, мне и удастся узнать его адрес.
В этот вечер я подошел к костру, где сидел Рой, и презрительно на него посмотрел.
— Сникенвитцель! — сказал я таким тоном, как будто меня тошнило от этого слова. — Сникенвитцель! Тьфу! Если бы меня звали Сникенвитцель!
— Что с вами, Джефф? — спросил изумленный мальчуган, вытаращив на меня глаза.
— Сникенвитцель! — повторил я и сплюнул. — Я видел сегодня человека из твоего города, и он мне сказал, какая у тебя фамилия. Я не удивляюсь, что тебе стыдно было ее назвать. Сникенвитцель! Фу!
— Да что с вами! — воскликнул с негодованием мальчик. — Меня совсем так не зовут. Моя фамилия Коньерс. Что с вами?
— И это еще не все, — продолжал я быстро, не давая ему, опомниться. — Мы думали, что ты из приличной, хорошей семьи. Вот, например, мистер Литтл-Бэр — он предводитель ирокезов и имеет право носить по праздникам девять хвостов выдр. Профессор Бинкли — он играет Шекспира и на банджо. А я сам? У меня сотни долларов в черной жестянке в фургоне. И такие люди, как мы, не могут принимать к себе в общество бог знает кого. Этот человек мне рассказал, что твоя семья живет в маленьком переулке, где даже нет тротуаров, и что козы едят с вами за одним столом.
Мальчик чуть не заплакал.
— Враки, все враки! — закричал он. — Он не знает, что говорит. Мы живем на Поплар-авеню. Я не дружу с козами. Да что с вами?
— Поплар-авеню! — иронически произнес я. — Поплар-авеню! Нечего сказать, хорошая улица! В ней только несколько домов. Что ты мне толкуешь о Поплар-авеню!
— Она тянется на несколько миль, — сквозь слезы проговорил мальчик. — Наш дом — восемьсот шестьдесят второй, а за ним еще много домов. Я не понимаю, что с вами, Джефф? Ах, вы мне надоели!
— Ну, ну, успокойся, — сказал я. — Я вижу, что тот человек ошибся. Может быть, он говорил про какого-нибудь другого мальчика. Если я его поймаю, то я здорово его проучу, чтобы он не клеветал на людей.
А после ужина я отправился в город и протелефонировал миссис Коньерс, живущей в Квинси, на Поплар-авеню, дом 862, что сын ее с нами, жив и здоров и что мы его будем держать у себя до дальнейших распоряжений. Через два часа пришел ответ, гласивший, что она приедет за сыном со следующим поездом и до тех пор просит держать его крепко.
Ближайший поезд прибывал на следующий день в шесть часов, и мы с Джоном Томом пошли на станцию, взяв с собою и мальчика. Вы напрасно бы искали великого предводителя Уши-Хип-До. Вместо него был мистер Литтл-Бэр в одеянии культурного англосаксонца. Сапоги были лакированные, и галстук завязан безукоризненно. Всему этому научился Джон Том в высшем футбольном колледже вместе с метафизикой и прочими премудростями. Если бы не странный цвет его лица и не прямые черные волосы, его можно было бы принять за самого обыкновенного человека.
Поезд подкатил, и из него вышла маленькая женщина в сером, с ореолом пышных волос. Она быстро огляделась вокруг. Мальчик с криком «мама!» кидается к ней. Она кричит «о!», и они бросаются друг другу в объятия. И в эту минуту все краснокожие могли бы спокойно вылезти из своих пещер, не боясь ружья Роя Красного Волка. Миссис Коньерс подходит к нам и благодарит меня и Джона Тома без обычной для женщин экспансивности. Она как раз сказала столько, сколько было нужно, и с достаточной убедительностью. Я сделал неудачную попытку в разговорном искусстве, и леди дружески улыбнулась мне, как будто бы знакома была со мною целую неделю. Тут мистер Литтл-Бэр приплел несколько фраз, в которых сразу почувствовался образованный человек. Я видел, что мать мальчика пришла в некоторое недоумение, не зная, к какому обществу отнести Джона Тома.
Мальчик представил нас несколькими словами, которые были яснее длинных объяснений. Он приплясывал вокруг нас, хлопал нас по спине и старался вскарабкаться на Джона Тома.
— Это Джон Том, мама, — сказал он. — Он индеец. Он продает лекарство в красном фургоне. Я стрелял в него, но он не дикий индеец. Другого зовут Джефф. Он тоже факир. Пойдем, я покажу тебе лагерь, где мы живем. Хочешь, мама?
Видно было, что вся жизнь женщины заключается в этом ребенке. Он был опять около нее, и ей больше ничего не было нужно. Она готова была сделать все, что ему хотелось. Она колебалась восьмую долю секунды и снова взглянула на незнакомых ей людей. Я догадываюсь, что бы она сказала про Джона Тома: «Он кажется джентльменом, хотя волосы его и прямые». А мистера Питерса она, вероятно, определила бы так: «Не женский кавалер, но человек, который знает женщин».
Итак, мы все дружно направились к лагерю. Она осмотрела фургон, погладила рукою место, где мальчуган обычно спал, и смахнула платком слезу с ресниц. Профессор Бинкли на одной струне банджо сыграл нам «Трубадура» и собирался перейти на монолог Гамлета, когда одна из лошадей запуталась в своей веревке, и он должен был пойти ее освобождать.