Выбрать главу

Когда стемнело, мы отправились вчетвером в город, в гостиницу, и поужинали там. Я думаю, беда началась за ужином, когда мистер Литтл-Бэр начал выспренно выражаться. Я только молча внимал полету его мыслей. У этого краснокожего был дар слова. Я это всегда знал, но в этот вечер мне показалось, что я в первый раз слышу его красноречие. Поражал не предмет его разговора — он говорил о самых обыкновенных вещах: соборах, катарах, поэзии, футболе, стоимости багажа, — а манера его разговора, мягкий нежный акцент, с которым он произносил каждое слово. Миссис Коньерс, видимо, охотно его слушала, и они так и перекидывались элегантными фразами. А я только изредка вмешивался в разговор, прося передать мне масло или ножку цыпленка.

По-видимому, миссис Коньерс произвела большое впечатление на Джона Тома. Да она и была из того сорта женщин, которые могут нравиться. На нее было приятно смотреть, и вся ее манера подкупала в ее пользу.

Миссис Коньерс с мальчиком осталась ночевать в гостинице. Утром они хотели уехать домой. Мы просидели с ними до восьми часов, а затем до девяти продавали знаменитое индейское лекарство около городского сквера. Джон Том дал мне уехать с профессором к лагерю, а сам остался в городе. Мне этот план не особенно улыбался. Я из этого заключил, что Джон Том находился в расстроенных чувствах, а последствием этого могла явиться «огненная вода» и связанные с ней неприятности. Предводитель Уши-Хип-До не часто прибегал к огненной воде, но если это случалось то на долю белолицых в синих мундирах и с дубинками в руках доставалось немало хлопот.

В половине десятого профессор Бинкли завернулся в одеяло и мирно захрапел, а я остался сидеть у костра, прислушиваясь к лягушачьему концерту. Мистер Литтл-Бэр тихо проскользнул в лагерь и уселся под дерево. Не было признаков, что он прибегал к огненной воде.

— Джеффи, — сказал он после долгого молчания, — мальчуган пробрался на запад, чтобы преследовать индейцев.

— Ну а дальше? — спросил я, не понимая хода его мыслей.

— И он ранил одного индейца, — сказал Джон Том, — но не ружьем. И на нем не было бархатного костюма.

Тут-то я смекнул, в чем дело.

— Я понимаю, о ком ты говоришь, — сказал я. — О мальчике со стрелой, которого помещают на любовных письмах. Глупые люди, красные и белые, делаются его жертвами.

— Про красных ты не ошибся, — спокойно сказал Джон Том. — Как ты думаешь, Джефф, за сколько лошадей я могу купить миссис Коньерс?

— Скандальный разговор! — ответил я. — У белолицых нет такого обычая.

Джон Том громко засмеялся и закурил сигару.

— Нет, конечно, — сказал он. — Белые люди выражают эту мысль иначе. Они спрашивают, сколько долларов нужно для женитьбы. О, я знаю. Непроходимая стена стоит между расами. Если бы я мог, Джефф, я поджег бы все высшие учебные заведения, в которых когда-либо получали образование краснокожие. Почему вы нас не оставляете в покое, — горячо воскликнул он, — с нашими плясками теней, собачьими пиршествами, грязными индианками, которые варили бы нам суп из акрид и штопали наши мокасины?

— Надеюсь, ты не хочешь сказать, что презираешь такое благодеяние, как образование, — возмущенно сказал я.

— Нисколько! — продолжал Литтл-Бэр. — Вы учите нас видеть красоту в литературе и жизни, показываете, как ценить благородство и красоту в мужчинах и женщинах. Что вы со мной сделали? — воскликнул он. — Вы сделали из меня передового ирокезца. Вы научили меня ненавидеть вигвамы и любить образ жизни белых людей. Я могу смотреть на обетованную землю, любоваться миссис Коньерс, но мне остается только… отказаться от такого счастья!

Литтл-Бэр, в своем индейском наряде, выпрямился во весь рост и снова захохотал.

— Но белолицые, — продолжал он, — дают средство забвения. Правда, оно временное, но все же приносит облегчение. Зовут его виски.

И прямо из лагеря он идет обратно в город.

«Теперь, — подумал я, — да хранит его в эту ночь Великий Дух Маниту!»

Было, может быть, около половины одиннадцатого, когда я услышал торопливые шаги по тропинке и увидел бегущую миссис Коньерс. Волосы ее были кое-как подобраны, а на лице было выражение, как будто за ней гнались грабители.

— О, мистер Питерс! — закричала она. — О! о!

Я сразу подумал, что тут замешан Джон Том, и сказал:

— Мы были как братья, я и этот индеец, но я в два счета покончу с ним, если…

— Нет, нет, — сказала она, ломая в отчаянии руки. — Литтл-Бэр тут ни при чем. Это… мой муж. Он украл моего ребенка. О, — сказала она, — и как раз когда я снова его нашла! Бессердечный человек! Что он только со мной не проделывал! Он меня заставлял пить. Бедный мой мальчик! В руках у этого дьявола!

— Как же все это случилось? — спросил я. — Я ничего не могу понять!

— Я устраивала ему постельку, — объяснила она, — а Рой играл на крыльце у гостиницы, когда муж подъехал к подъезду. Я услышала, как Рой завопил, и бросилась на улицу. Муж уже посадил его в кабриолет. Я умоляла его отдать мне мое дитя. Но вот что он сделал со мной. — Она повернула лицо к свету. Через всю щеку и рот шла багровая полоса. — Он ударил хлыстом, — сказала она.

— Вернитесь в гостиницу, — сказал я, — и мы посмотрим, что можно будет сделать.

По дороге она мне рассказала еще несколько подробностей. Когда он ударил ее хлыстом, он сказал ей, что он узнал, что она поехала за ребенком, и отправился в том же поезде. Миссис Коньерс жила в Квинси с братом, и они всегда оберегали мальчика, потому что ее муж неоднократно делал попытки его похитить. На мой взгляд, он был хуже всякого жулика. Он промотал все ее деньги, бил ее, убил даже ее любимую канарейку и рассказывал про нее всякие гадости.

В гостинице мы застали массовый митинг из пяти возмущенных граждан. Остальные жители города мирно спади уже с десяти часов. Я всячески старался успокоить миссис Коньерс и сказал ей, что с часовым поездом отправлюсь в ближайший город в сорока милях к востоку. Весьма вероятно, что почтенный мистер Коньерс поехал туда, чтобы там сесть в поезд.

— Очень может быть, — говорю я, — что на его стороне законное право, но если я его настигну, я ему дам незаконный тумак в глаз и на день или на два выведу его из строя.

Миссис Коньерс идет в комнаты и плачет с хозяйкой гостиницы. Хозяин выходит на крыльцо в подтяжках и обращается ко мне:

— Я никогда так не волновался, как сегодня, разве только в тот день, когда жена Бедфорда Стигалла проглотила ящерицу. Я видел через окно, как он ударил ее хлыстом и как укатил с мальчиком. Сколько стоит костюм, который на вас? Мне кажется, что у нас сегодня будет дождь, как вы думаете? Скажите, доктор, этот ваш индеец сегодня вечером немножко того, напился? Он зашел сюда как раз до вашего прихода, и я ему рассказал, что случилось. Он как-то странно гикнул и убежал. Я так полагаю, что он очутится сегодня ночью в полицейском участке.

Я уселся на крыльцо и решил ждать часового поезда. На душе у меня было невесело. Меня беспокоило, что Джон Том загулял, да и дело с похищением мальчугана не давало мне спать. Но у меня вечные беспокойства за других. Каждые пять минут миссис Коньерс выходила на крыльцо и глядела на дорогу в том направлении, куда уехал кабриолет. Как будто она ожидала увидеть мальчика верхом на белом пони, с красным яблоком в руке. Не правда ли, совсем по-женски?

Около четверти первого миссис Коньерс снова выходит, волнуется и плачет, снова глядит на дорогу и прислушивается.

— Сударыня, — говорю я, — вы совершенно напрасно прислушиваетесь. В это время они уже на полдороге к…

— Тише, — перебивает она меня, поднимая руку.