— Когда ты думаешь сказать Нобби? — спросила наконец Вайолет.— Сейчас, когда придет домой?
— Ох, нет, с обхода он возвращается усталый и голодный. Подожду до вечера, скажу после обеда.
Вайолет не дала прорваться раздражению; Инид хочет торжественно преподнести новость и выбирает подходящую минуту, но ведь это так естественно. Удачно, можно будет первой увидеть Нобби. Едва отделавшись от Инид, она ему позвонила. Она знала, что по дороге домой он всегда заглядывает в свою контору, и передала, чтобы он ей позвонил. Вот только боязно, успеет ли позвонить до возвращения Тома, но попробовать стоило. Раздался звонок, а Том еще не вернулся.
— Хэл?
— Да.
— Ты можешь быть в хижине в три?
— Да. Что-нибудь случилось?
— Скажу, когда увидимся. Не волнуйся.
Она повесила трубку. Хижиной называли хибарку на плантации Нобби, куда она могла без труда дойти и где они изредка встречались. В рабочее время мимо проходили кули, там не уединишься, но все же можно было увидеться и перекинуться несколькими словами, не вызывая лишних толков. В три Инид будет отдыхать, а Том — работать у себя в конторе.
Когда Вайолет вошла, Нобби уже был в хижине. Он взглянул на нее испуганно и удивленно.
— Вайолет, у тебя в лице ни кровинки.
Она протянула ему руку. Они никогда не знали, кто видит их в эту минуту, и потому вели себя так, будто находятся на людях.
— Утром ко мне зашла Инид. Тебе она скажет вечером. Я подумала, надо тебя предупредить. Она ждет ребенка.
— Вайолет!
Он смотрел на нее с ужасом. Она заплакала. Они никогда не разговаривали об его отношениях с женой и ее с мужем. Этой темы они избегали — слишком она была болезненна для обоих. Вайолет понимала, что за жизнь она ведет; она удовлетворяла желания мужа; но оттого, что никакой радости ей это не доставляло, она с чисто женским странным равнодушием не придавала этому значения; но почему-то убедила себя, что у Хэла в семье по-другому. Сейчас он интуитивно почувствовал, как глубоко ранило ее то, что она узнала. Он попытался оправдаться.
— Милая, я ничего не мог поделать.
Вайолет тихонько плакала, а он смотрел на нее несчастными глазами.
— Я понимаю, это выглядит ужасно,— сказал он.— Но что мне было делать? Ведь не было у меня никаких причин...
Вайолет не дала ему договорить.
— Я тебя не виню. Это было неизбежно. Просто я дура, оттого мне так и больно.
— Милая!
— Надо было нам уехать два года назад. Какое это было безумие — думать, будто так может продолжаться без конца.
— Ты уверена, что Инид не ошиблась? Однажды, три или четыре года назад ей уже показалось, будто она в положении.
— О нет, не ошиблась. Она страшно счастлива. Она говорит, ты безумно хотел ребенка.
— Это прямо как гром среди ясного неба. Я все никак не могу опомниться.
Вайолет посмотрела на него. Он не отрывал встревоженных усталых глаз от усыпанной листьями земли. Она чуть улыбнулась.
— Бедный Хэл,— с глубоким вздохом произнесла Вайолет.— Ничего тут не поделаешь. Теперь нам конец.
— Что это значит? — воскликнул он.
— Ох, мой дорогой, теперь ты ведь не можешь ее оставить, верно? Раньше все бы еще ничего. Она бы погоревала, а потом утешилась. Но теперь все иначе. Для женщины это и так не самое легкое время. Месяц за месяцем ей неможется. Ей нужна любовь. Забота. Бросить ее, чтобы она со всем этим справлялась одна, было бы ужасно. Нельзя поступить так не по-людски.
— Ты что же, хочешь, чтобы я вернулся с ней в Англию? Вайолет скорбно кивнула.
— Нам повезло, что ты уезжаешь. Когда ты уедешь и мы не будем каждый день видеться, станет легче.
— Но я уже не могу без тебя.
— О нет, можешь. Должен. Я могу. А мне будет трудней, чем тебе, ведь я остаюсь и лишаюсь всего.
— Ох, Вайолет, это немыслимо.
— Дорогой мой, что толку спорить. Как только она мне сказала, я поняла, что это означает для нас. Потому и хотела увидеть тебя раньше, чем она. Боялась, как бы от неожиданности ты не проговорился. Ты ведь знаешь, я люблю тебя больше всего на свете. Она никогда не делала мне ничего дурного. Не могу я сейчас отнять тебя. Нам с тобой не повезло, но так уж оно случилось, не посмею я совершить такую подлость.
— Лучше б мне умереть,— простонал он.
— От этого ни ей, ни мне не будет легче,— улыбнулась Вайолет.
— Ну, а в будущем? Мы что ж, так навсегда и загубим свою жизнь?
— Боюсь, что да. Дорогой мой, это звучит жестоко, но, я думаю, рано или поздно мы с этим свыкнемся. Человек со всем свыкается.
Она глянула на свои часики.
— Мне пора. Скоро вернется Том. В пять все встречаемся в клубе.
— Мы с Томом собирались играть в теннис.— Нобби жалобно на нее посмотрел.— Ох, Вайолет, мне так тяжко.
— Знаю. Мне тоже. Но от разговоров легче не станет.
Она протянула ему руку, но он обнял ее и поцеловал, и когда она высвободилась, ее щеки были мокры от его слез. Но сама она уже не могла плакать, в таком она была отчаянии.
Десять дней спустя Кларки отплыли в Англию.
Джордж Мун слушал все, что смог ему рассказать Саффари, и со свойственной ему невозмутимостью и беспристрастием размышлял о том, как странно, что этих заурядных людей, живущих столь однообразной жизнью, может сотрясать такая трагедия. Кто бы мог подумать, что, когда Вайолет Саффари, такая скромная и сдержанная, сидит в клубе и листает иллюстрированные газеты или болтает с приятельницами за стаканом лимонного сока, у нее болит душа из-за любви к этому ничем не примечательному человеку? Джорджу Муну вспомнилось, что он видел Нобби в клубе вечером накануне отплытия. Казалось, он в весьма приподнятом настроении. Приятели завидовали ему — ведь он отправляется домой. Те, которые недавно вернулись из Англии, советовали ни в коем случае не пропустить представление в Павильоне. Вино лилось рекой. Хотя резидента и не пригласили на прощальный вечер, который чета Саффари устраивала в честь Кларков, но он хорошо знал, как там все было — отличное угощенье, сердечность, подшучиванье, а после обеда завели патефон и все пошли танцевать. Каково было Вайолет и Кларку танцевать друг с другом, думал резидент. При мысли об отчаянии, что, должно быть, наполняло их сердца, когда они делали вид, будто им безумно весело, он испытывал странное смятенье.
И в душе всплывали воспоминания о собственном прошлом. Лишь очень немногие знали эту историю. Ведь случилось все двадцать пять лет назад.
— Как вы собираетесь поступить, Саффари? — спросил он.
— Да вот хотел услышать ваш совет. Теперь, когда Нобби умер, я не знаю, что будет с Вайолет, если я с ней разведусь. Я подумал, может, надо, чтобы не я развелся с Вайолет, а она со мной.
— Значит, вы хотите развестись?
— Да, иначе я не могу.
Джордж Мун закурил следующую сигарету, проследил взглядом за колечками дыма, что уплывали вверх...
— Вам известно, что я был женат?
— Да, по-моему, я об этом слышал. Вы, кажется, вдовец?
— Нет, я развелся с женой. У меня двадцатисемилетний сын. Он фермер в Новой Зеландии. В последний раз я видел свою жену, когда был в Англии в отпуске. Мы встретились в театре. Не сразу узнали друг друга. Она со мной заговорила. Я пригласил ее позавтракать в «Баркли».
Джордж Мун усмехнулся про себя. Он пришел в театр один. Давали музыкальную комедию. Он оказался рядом с крупной, полной, темноволосой женщиной, которую, кажется, когда-то видел, но как раз начался спектакль, и он больше не посмотрел в ее сторону. Когда после окончания первого действия занавес опустился, она посмотрела на него блестящими глазами и заговорила:
— Как поживаешь, Джордж?
Он вздрогнул. То была его жена. Она держалась очень уверенно, дружелюбно и чувствовала себя вполне непринужденно.
— Давненько мы не виделись,— сказала она.
— Да.
— Как тебе живется?
— О, прекрасно.
— Ты теперь, наверно, резидент. Ты все еще служишь, да?
— Да. К сожалению, скоро уйду на пенсию.
— Почему? Ты неплохо выглядишь.
— Возраст подходит. Считают, что превращусь в старого хрыча и не будет от меня никакого толку.