Словом, вы убеждаетесь, что внешняя часть дела чрезвычайно проста и доступна, да и о ней так уже много писано, что тут особенно важных и трудных работ ожидать нельзя. Попадете к свадьбе — увидите и смотрины, и рукобитье, и сватанье, и девишник, и поезд, и красный стол. Случатся похороны — там тоже все перед глазами. Случатся крестины — опять то же. Случайность приезда вовремя и на счастье может одной неделей обеспечить на доброе и подробное дело. Прожив год (и непременно все четыре времени года), можно смело поручиться себе в усвоении внешней стороны несложного крестьянского дела.
Но обращаюсь к особенному делу в Поморье. Вспоминается и просится на перо еще один случай.
Я приехал в одну из деревень кемского Поморья. Прозвание «большого начальника» привезено уже было вместе со мной ямщиком с прежней станции. В комнату мою добровольно собралось тотчас же человек двадцать крестьян. Они не ушли на дальний океан за промыслом трески по причине крайней своей бедности и бездолья, причиненных прошлогодним крейсерством англо-французского флота около берегов Белого моря.
Крестьяне эти собрались для того, чтобы, по обыкновению, пожаловаться на свое бездолье, на трудную жизнь, на притеснения местного земского и палатского начальства. Я поспешил объяснить им главную цель моей поездки — крестьяне недоверчиво посмотрели на меня. Я приступил к расспросам — крестьяне упорно молчали. Я повторил просьбу и желание свое узнать, какую они ловят рыбу.
— Кто ловит? — спросил наконец один из крестьян, видимо самый бойкий из всех. — Мы-то?
— Да.
— То ись?..
— Какую рыбу ловите, чем и когда?
— Рыбу-то ловим?
— Да.
— Всякую рыбу ловим.
Следует молчание долгое и мучительное. Я принужден был повторить вопрос:
— Какую же именно, какой сорт?
Последовали опять те же тоскливые, уклончивые вопросы, с которых началась беседа. Привелось мне самому стать в положение ответчика, вместо того, чтоб задавать им вопросы. С великим трудом и после многих усилий удалось мне допроситься ответа, и то, вероятно, опять-таки от самого бойкого из них:
— Рыбу мы ловим такую, какую нам Бог пришлет, а море принесет. Такую-то вот мы рыбку и ловим.
За ответом этим следовало опять повторение прежних уклончивых ответов, обращенных в форме вопроса ко мне же самому. И опять ответ самого бойкого:
— Ловим мы рыбу снастями: сети такие живут...
— Какие же это сети?
— А всякие бывают.
— А именно?
— Чего?
— Какие же сети-то бывают, как называются?
— Чего называются?
— Сети-то.
— Сети-то?
— Да.
— А вот хоть бы, к примеру, гарва.
— Слава богу! Это что же такое?
— А гарва — сеть, значит, такая...
— Ну дальше.
— Чего дальше?
Иного исхода я уже не видел из этой цепи вопросов, как отправиться самому на берег моря и лично посмотреть на сети и попросить указать их применение.
Со мной отправилось трое, вероятно, избранных, более опытных и умелых в уклончивых ответах. Здесь мне удалось наконец простым и дешевым личным наблюдением достигнуть своей цели. Но вызвать крестьян на откровенную беседу я не мог при всех усилиях.
Возвращаясь в деревню, я услышал от троих моих спутников следующую просьбу:
— Батюшко, ваше сиятельное превосходительство! Не пиши ты этого: может, и сболтнули мы тебе чего неладного. Не погуби ты нас, сделай милость! Нам уж эти писанья оченно неприятны и от своих-то! Мы ведь уж больно просты: извини ты нас! прости, ради Христа и соловецких угодников!
Мне хотелось собрать несколько сведений о быте раскольников, особенно интересных в том краю, и для этого приступил к предварительным расспросам.
— Вы ничего не узнаете, — говорили мне все в один голос смело и откровенно.
— Почему же?
— Они вам ничего не скажут.
— Но для этого можно найти средства. И отчего же, например, не попытаться?
— Напрасен будет труд ваш; печальна попытка.
— Но отчего же вы так думаете? Почему вы это знаете?