Что это за торговля, что это за ярмарка?
Висят маньчжурские валяные шляпы, способные держаться единственно на макушке, а по зимам греть полувыбритые головы и самих маньчжур только при условии меховых ушей, в которые, как в мешок, с трудом и при выработанном уменье вправляются уши. Висят картины, размалеванные яркими, правда, красками, но такого художества, что и на вкусе русского лакея они не выдерживают большой цены. Показывают стеклянные бутылочки с воткнутой костяной ложечкой, прикрепленной к цветной стекляной пуговке — крышке. Ганзы лежат с маленькой медной трубочкой, куда входит столько табаку, сколько нужно для маньчжуров, но не для русского. Предлагаются сушеные прогнившие сласти; конфекты продаются в аляповато сколоченных деревянных ящиках — конфекты, к каким можно приступить с крайней голодухи, но на каковые наши институтки и глядет не станут. Курмы имеются готовые, засаленные, всегда подержанные; брезгливый человек и в руки их взять побоится. Для курьезу, пожалуй, продадут щеты: валяные, обшитые кожей и ловко и терпеливо простроченные башмаки, какие могут взлезть на редкую русскую ногу (даже и дам благовещенских). Предлагают, пожалуй, и порядочные шелковые материи, да просят такие неимоверные цены (и в самом деле дешевле отдать не могут), что материи эти обыкновенно только рассматривают и если покупает кто, то также исключительно для курьезу.
— Что же остается для покупок?
— Да есть, например, меховые лисьи курмы вроде русских полушубков, по цене подходящие к мехам сибирским (руб. 15 штука); так покрой неладен; перешивать надо. Привозят веревки и тесемки, шнурки тонкие и толстые, но и почти только.
— Для чего же ярмарка?
— Для маньчжур как вакация, как рассеяние после однообразного сидения в запертом городе, в спертом воздухе, вдобавок угарном от очагов, трубок и жареного (на берегу Амура все-таки продувает). Для русских ярмарка вначале тоже маленькое разнообразие после докучного одиночества; к тому же можно и потешиться над забавными сценами, стравить, напр., двух ребят-приказчиков: одного маньчжура, другого китайца. Они засверкают глазами, поругаются между собой, потом подерутся: по-русски кулаками и по-китайски за косу; причем сухопарый китаец непременно одержит верх над толсторожим, сытым и румяным маньчжуром (маньчжур непременно толстощекий и сытый, точь-в-точь, черта в черту, как наши батюшкины сынки, купеческие баловни).
— Для чего же ярмарка? Маньчжуры все куда-то ходят, все что-то носят в клетушках, схватывая по пути и пощипывая проходящих баб и солдаток, которых зовут они «бабусяки» (лишенные возможности выговаривать две согласных буквы рядом и неспособные одолевать букву «р», выговариваемую ими всегда картаво, как «л»).
— Для кого же ярмарка, для чего же приезжают волокиты маньчжуры, сладострастные китайцы? — спрашивали мы всех, сами ходили каждый день разузнавать и высматривать — и пришли к конечному, несомненному для нас заключению.
Вот, что подсказывали общие, обычные и обыденные сцены на ярмарке.
У прилавка солдат, вдвоем с товарищем, в измызганной на плотничьих работах шинелишке, в обшлепанных чарках на ногах. Солдат вытащил из сапога трешник (3 коп.), брякнул его на прилавок, примолвил:
— Шолора[81].
Маньчжур понял, спрятался под прилавок, вытащил плетушку. Солдат держит уже у него перед носом два мозолистых перста, другой рукой показывает на товарища. Маньчжур и замотал головой. Солдат пустился в объяснения.
— Слушай, апда (друг)! Ты слушай, шельма, давай — шолоро — две. Одна лаканча (худо); два ая (хорошо).
Маньчжур мотает головой.
— Другой анда походи буду, — говорил солдат, — тот дает, а ты лаконча, свинья и т. д.
Солдат хлопотал о водке, покупал араки, которую маньчжуры продавали тихонько даже и в то время, когда она в Благовещенске была строго запрещена. Сняли запрещение — ярмарка необычайно оживилась. Солдаты наводнили ее. Водкой торговали и те, которые приезжали со сластями, и те, которые маклачили не идущей с рук пустяковиной. Солдат после тяжелых работ и поселенец из сырых землянок выносили выработанное и справедливо заслуженное право на водку при недостатке казенного спирта и пили скверную араку, не разбирая, что она продается в холодном виде, но пьется подогретой. Те и другие охотно и много пили маньчжурскую водку и покрякивали, и приговаривали: «Ая араки!» — хотя, в сущности, и без всякого сомнения эта была лаканча, лаканчее всяких подонков в винокуренных русских заводах.
81
Слово это при крайней распространенности своей, за неимением других, имеет частое применение и обширное значение. Оно значит и приди, и ступай, и давай. Кто как хочет, тот так и употребляет это слово. Маньчжуры его считают русским словом, отчасти и справедливо, если вести его корень от слова шел, хотя в таком случае его правильнее назвать оманьчжуренным русским словом.