Во-вторых:
Всякая торговля любит и требует свободы, а китайская, стесненная правительственной опекой и ежегодно сдерживаемая разными секретными инструкциями, присылаемыми из Пекина, требует еще большей свободы. Полной им не дают и не дадут, но маленькие льготы, из которых умелый может выкроить большие барыши, можно получать от дзаргучея во всякий час дня и ночи. Многомогущий, хотя всего только с беленьким шариком (значит, мичман), дзаргучей и живет попросту, по-мичмански, чуть ли не с одним денщиком (по крайней мере, угощая нас, он нам сам же и прислуживал при помощи своего товарища и еще двух каких-то получиновных молодцов); попасть к нему не только на открытый двор, но и в его дом, состоящий всего только из двух комнат, весьма нетрудно — нет ни швейцаров, ни цепных собак, ни журфиксов; дзаргучей всегда готов (это мы на себе самих испытали). Желаемая пышность и видимая торжественность, на какую натолкнулись мы в Айгуне, здесь в сношениях с дзаргучеем сменена простотой и готовностью. Что в Айгуне объявляли нам запретным, то здесь, в Маймачине, показывалось во всей наготе и подробности, да так, что все это как будто давно уже так устроено и прилажено. Если в Айгуне, для того чтобы ночевать у купца, надо было просить разрешения у амбаня, и он мог давать его, то здесь спросить об этом у дзаргучея и не подумают. Там, чтобы купить принадлежности национального костюма, мы должны были просить разрешения у чиновника, на которое он сам уполномочен был амбанем; здесь, в Маймачине, мы могли брать все, что имелось в лавках; мало того, все, что нам было нужно, приносили в Кяхту на дом, принесли бы и в Троицкосавск, если бы пропустили на нашей таможенной заставе. В Айгуне купец торгует и оглядывается, чтобы лишний раз не попало в спину или шею (за что? — он и сам не знает), здесь купец ни первой не сторонит, ни за вторую не боится. Он делает так, как ему вздумается и как он захочет, и делает это потому, что ходил к дзаргучею с подарком, потому что самого дзаргучея обязывает на прием поднесенного и народный обычай, и народная вера. На второй день «белого месяца» (китайский Новый год) к дзаргучею и его помощнику приносят подарки, говорят, в таком громадном количестве, какому озлобленно позавидовал бы блаженной памяти любой наш городничий в Ростове ли то, в Рыбинске, в Ельце или Моршанске. В китайском Моршанске — Маймачине — живется и торгуется, таким образом, свободнее, чем в соседнем городе и, может быть, потому только, что купленный и подкупной дзаргучей не свободен и не позволяет ему совесть кривить в третий раз, подчиняясь внушительным, но стеснительным приказаниям из Пекина. Сам Пекин, в свою очередь, иначе отношений к пограничным соседям не понимает, как таким только образом, какому выучили его старые предания и прежние примеры. По предписанию пекинского двора два раза в год дзаргучей от имени богдыхана дарит нашим чиновникам по нескольку кусков лучшей шелковой материи и по нескольку ящиков самого редкого душистого чая, и притом только тем из них, которые находятся в непосредственных и близких отношениях к пограничному торгу и могут принести зависящую от них пользу подданным Небесной империи, великого Цинского государства[88].
В-третьих:
Для того чтобы быть маймачинскому китайцу счастливым, ему необходима неприкосновенность всех начал и правил, на каких устраиваются все так называемые фузы — все те торговые компании, мимо которых редкий китаец торгует и вне которых существование его предприятия невозможно. Глубоко храня в секрете все основные положения и самому искренному другу из русских не доверяя их, маймачинские китайцы не поделились этим знанием в пример и поучение нашим. Полтораста лет прожили те и другие о бок друг с другом, и в то время, когда богатела одна сторона, стоящая привычной ногой на прочном и твердом фундаменте, — другая сторона колебалась между жизнью и смертью, старалась поставить ногу, но попадала в болото и, едва удерживаясь, попадала в самую трясину и в ней погрязала. В то время, когда китайцы торговали людными и сильными компаниями и все компании по секретной инструкции действовали за единый дух, наши торговали в одиночку, с ненадежными капиталами, с ничтожными ручательствами, всегда в ущерб друг другу, очень часто в ущерб самим себе. Когда маймачинские дзаргучеи попивали чаек душистый да помалчивали, из Иркутска в Кяхту наезжали чиновники, усердно делали обыски, конфисковали товары купцов, изумляли всех своей находчивостью и деятельностью. Маймачинский купец тем временем рядился в шелковую курму, и завертывался от холода в соболей, и ел с чем-то двадцать блюд ежедневно, обогатил одного дзаргучея, обогащал другого; между тем на Кяхте двенадцать купцов обанкротились, а многие умерли нищими. У русских стеснительные меры задержали торговлю, и непрактические правила сводили ее на окольный путь, и вели по трущобам и рытвинам; у китайцев она с первого раза попала на настоящий путь и пошла под руководством мудрых правил так бойко и сильно, что, говорят, сансинские монополисты и деньги считать перестали. А всему виной особого дела и склада компании, эти фузы китайские с огромными титулами сохраняющихся добродетелями поколений — ши-ты-чуан; чистого нефрита справедливости — мы-ю-кон; возвысившихся от великого согласия — ко-ху-син; всегда счастливых в предприятиях — сио-фа-юн; источника обновляющихся справедливости — син-и-юа; доброты чистого нефрита — мы-ю-ты и проч.[89] Про фузы эти на Кяхте очень мало известно. Знают, напр., что это род европейских торговых домов и даже вот с такими же коротенькими и хвастливыми фирмами; знают, напр., что некоторые фузы, с разными отделениями и под другими видами и именами, владеют торговлей всего Китая, и сансинская фуза на Кяхте имеет отделение свое в Пекине, в маньчжурской столице Мукдене, поместила приказчиков в Айгуне, для ведения торговли с англичанами в Кантони и опять с русскими на южных границах западной Сибири: в Кульдже и Чучучаке. Видят наши кяхтинцы, что все эти толпы приказчиков, наполняющих входные, передние комнаты богатых купцов, исполняют обязанности прислуги (кстати сказать, свободно и чисто), исполняют недолго и притом не как рабы, а как товарищи. Знают кяхтинцы, что здесь всякий приказчик при поступлении на службу заполучает пай, который, при счастливых оборотах торговли, возрастает в солидную сумму. На нее через каких-нибудь десять-двенадцать лет в одно прекрасное утро тот же толсторожий и краснощекий сытый молодец, который вчера закуривал гостю ганзу и разогревал в медных чайниках на угольках тепловатую араки и горячий чай, сегодня объявляется хозяином, делается сам ответственным или главным участником, компаньоном благодеявшей ему фузы. А затем круговая порука эта идет в бесконечность; одряхлевшие старики, не смея складывать на чужеземной почве свои никанские кости, везут их в сырую землю своей сансинской родины.[90] На их место выдвигается новое поколение из прежних приказчиков — теперешних хозяев, которые также в свою очередь вытискиваются богатеющим и подрастающим сначала до усов, а потом и до бороды поколением новых деятелей, но с теми же старыми и окаменелыми приемами и убеждениями. Из числа последних самым главным держит купец на уме то, что он должен вместе с другими действовать во вред русской торговле. И действует, насколько хватает сил и уменья, не стыдясь прибегнуть ко лжи, нагло прикрыться обманом. За эти добродетели его выручает компания, фуза, и поддерживает все торгующее на Кяхте сансинское товарищество — Маймачин, весь торговый городок.
88
Может быть, даже нинь-дзинь (серебряную иголку) — первый чай, показавшийся на коре чайного дерева и еще не развернувшийся в лист, а свернутый стрелкой, иголкой. Он бывает покрыт тончайшим белым пухом, как бы волокнами белого шелка. Чай этот — редкость, сбор его вредит плантациям, и хозяева их посылают нинь-дзи в подарок друзьям и к двору богдыхана, откуда идут, также для подарков, два сорта чая цветочных: цю-мы (царские брови) и ку-мы (дань брови), т. е. такие чаи, листики которых дугообразны и подобны человеческим бровям. Сорта эти обязательны поставкой ко двору богдыхана как дань, подать с чайных фунчанских плантаторов.
89
Из самых названий фуз можно видеть, во-первых, что фузы это— компании; так, напр., есть сан-и-чэн— составившийся справедливостью троих; элл-хакон-цзи— справедливость двух соединившихся; сан-ю-кон — справедливость троих оставшихся; цу-юа-шэн-дзи — разбогатевший от двух источников; во-вторых, видно, что фузы эти богаты: ко-лун-ко — блистает великим богатством; оан-шэы-чу-ан— сохраняется богатством троих; ко-фа- чэн — разбогател обширными предприятиями; хун-ю-се — единодушие великих богачей; в-третьих, справедливость почитается великим источником, согласие — первою добродетелью, тишина и согласие — путем к изобилию и барышу.
90
Замечательно, что кули (южные китайцы), прежде других заявившие желание эмигрироваться, не иначе нанимаются на работы в Калифорнии, как с тем непременным условием, чтобы тела их по смерти перевезены были на китайскую землю.