По счислении всех этих обстоятельств и данных за нами остается еще один вопрос, последний: справедливо ли убеждение, что в России понимают толк в чаях, любят только хорошие и пьют только настоящие?
Пить настоящие чаи в России не могут, потому что мешают, не позволяют делать этого наши торговцы, которые дали ход только чаям мешаным и приучили вкус потребителей почитать эту смесь чаями цветочными. В Петербурге и в России пьют их понемножку в форме подслащенного декокта, проваренного и пропаренного на трубе самовара, причем и последний остаток ароматного масла улетает, а самый чай, с прибавлением крепких кислот (лимонной, клюквенной, молочной и проч.), превращается в совершенно другое, новое вещество. Употребляемый с солеными, сдобными и сладкими булками, вкуснейший в мире настой цветочного чаю низводится таким грубым употреблением на степень и значение кирпичного; так пьют калмыки, киргизы и буряты этот чай в замену супа, щей и другого горячего. В Москве и городах по пути к Сибири цветочному чаю воздают большой почет, редко прибавляя посторонние примеси, и любят употреблять напиток в виде настоя и пьют неслащеным, приготовленным на хорошо вскипевшей (но не прокипевшей) воде. Чай, как неизбежный напиток после ночного сна утром и по окончании послеобеденного сна вечером, во всех местах этих, во всякое другое время дня понимается как самое лакомое и вкусное угощение и предлагается гостю как здоровый напиток, с крепким и отчасти справедливым убеждением, что «зимой чай согревает, летом прохлаждает».
Если прибавим ко всему нами сказанному еще наблюдение, что чайная торговля руководит с своей стороны общественными вкусами, оставляя в Сибири лучшие черные, втискивая в Москву в большинстве чаи цветочные и лянсинные, и снабжая Петербург по преимуществу красненькими, то мы имеем в руках еще новое и осязательное доказательство тому, что Россия толку в чаях знает мало. Положение это можем формулировать таким образом, что Сибирь пьет чаи, какие растут в Фучане и непорчеными везутся через Кяхту; Москва потребляет те, какие для нее и в ней сделают, а Петербург и вся Россия обходятся теми, которые привезут и за неимением других навяжут.
Из того же положения выходим мы и к тому заключению, какого доискались и по которому нам кажется ясным, что при неразборчивости вкуса, при невыработанности толку в чаях и худшим шанхайским, привезенным морем, должна предстоять равная участь удачи и успеха, какими пользовались до сих пор чаи кяхтинские. Не будем мы оттого пить хороших, но выиграем в денежном отношении на худших и дешевых. И дай Бог, чтобы удешевленный чай, надежный суррогат вина, еще больше ослабил пьянство, столь сильно распространившееся теперь, при дешевке и идя об руку с пивом и подарил наш трудовой рабочий народ хотя отчасти теми же добрыми качествами, каких безрасчетно и ретиво ищет он до сих пор в вине!..
МЕРЗЛАЯ ПУСТЫНЯ, ИЛИ ПОВЕСТЬ О ДИКИХ НАРОДАХ, КОЧУЮЩИХ С ПОЛУНОЧНОЙ СТОРОНЫ РОССИИ
МЕРЗЛАЯ ПУСТЫНЯ
Край крещеного света: дальше небо досками заколочено и колокольчик не звонит.
Там, где сплошь хвойные леса нашей северной холодной России начинают редеть, мельчать, часто сменяясь громадными мокрыми болотами, и наконец кончаются и не растут дальше, — там начинается та мертвая, страшная северная пустыня, которая у нас, в России, называется тундрой. Это огромное ледяное царство. Над ним солнце раз в году (21 июня) забывает спрятаться и делает летом двухмесячный день; другой раз (21 декабря) оно вовсе не восходит и производит такую же продолжительную ночь. С исхода марта до конца августа не потухает заря, в половине декабря только на полчаса времени можно потушить огонь. Солнце только приближается к горизонту и в полдень освещает свинцовое небо как бы вечерней зарей и расстилает над самой тундрой белесоватые сумерки: привычный глаз может разбирать мелкую печать. Если бы не серебряный блеск луны, яркий до того, что можно на значительном расстоянии различать очертания скал, шалаш дикаря и рога оленей; если бы не светящаяся белизна снегов и не северные сияния (там весьма часто играющие на темном небе и называемый «сполохами»), — заезжий человек мог бы сойти с ума в тоске и отчаянии от этих докучных и досадных ночей.