Но не было бы оленя, не водилась бы рыба и птица, — само собой, дикари не жили бы здесь и тундра была бы в самом деле необитаемой пустыней и страшной землей. Верно и очевидно, однако ж, то, что человек — властелин и царь земли повсюду здесь, на тундре, влачит свою жизнь, подчиняя ее диким оленям, и справедливо называется пасынком природы. Таковы все обитатели тундр: лопари или лапландцы, самоеды, остяки, юкагиры, коряки, чукчи, эскимосы и алеуты. Большая часть этих народов финского племени. Платят подать русскому дарю и все языческой веры, — все верят шаманам. Наше дело теперь рассказать об них по очереди, начиная с западных — русских — и кончая восточными и самыми дальними — сибирскими.
ЛОПАРИ
Лопь — сыроядцы.
Чудь — белоглазая.
Приземистый, смуглый, долгорукий лопарь одевается всегда в мешок с рукавами и рукавицами, сшитый из оленьей шкуры, который зовется печок и носится шерстью наверх.
Толстая голова лопаря, посаженная на короткую шею и обросшая копной черных жестких волос, от холода прикрывается колпаком из той же оленьей шкуры и тоже шерстью кверху (богатые надевают шапку с длинными ушами из шкуры росомахи). Под печоком у него еще такая же шкура вместо рубахи, но шерстью обращенная к телу. Из шкуры и оленьих ног, или камуса, сделаны его сапоги, или яры, пришитые к меховой рубахе. Как русский без креста, самоед без трубки, так лопарь без ножа никуда не ходит: привешивает он его к ременной подпояске, к которой привык с примера русских. Лопарь в одежде хлопочет только о тепле на зиму — и не замерзает в ней в сильнейшие морозы. Он настолько ловок в своем неуклюжем мешке, что привычка его дивит и возбуждает зависть в непривычных. Лопарки, как и все женщины белого света, заботятся еще о щегольстве: пришивают на печок там, где глаз и рука укажет, разноцветные суконные лоскутки и любят щегольнуть крестом, который выпускают поверх одежды на цепочках (нередко серебряных). И в то время, когда мужчины своим печоком соблазнили русских и передали его на плечи тех из поморов, которые поселились между ними, — лопарские бабы потянулись за русскими: носят летом сарафаны, на головах сороки из кумача с подзатыльниками, пронизанными бисером.
Бисером же они унизывают и свои яры (обувь). У девок на шее красные из бисера бусы в таком же ходу, как очень большие и тяжелые серьги, перстни и кольца на толстых мозолистых пальцах. Когда другой родич лопаря, самоед, сшивши себе оленью одежду, круглый год ее не снимает, — лопарь на два месяца летом меняет печок на длинную, до пят, юпу, сшитую из серого сукна, и надевает на голову валяный колпак двуличный: красный с одной стороны для праздничных дней и темного цвета с другой для будней. Лениво глядят из-под этого колпака узенькие красноватые глаза дикаря, и скуластое лицо, едва оттененное коротенькой бородой темно-русого цвета, сказывает в нем чужой, нерусский род-племя.
Изо всех обитателей тундры лопари охотнее других народов чудского племени поддаются на русский обычай и одни только они не верят шаманам. Скоро исполнятся триста лет, как лопари приняли христианство от преподобного Трифона Печенгского во времена царя Ивана Грозного. Крещены были сначала те, которые жили около Колы, а потом и терские лопари, живущие на севере терского берега Белого моря. В старину, бывало, они хаживали в Соловецкий монастырь и постригались в монахи и нынче строго соблюдают посты. Живя не рассеянно, а кучками в селениях своих или погостах, строят часовни и охотливо ходят на молитву, особенно когда два раза в год навещают их русские священники. Но все еще само собой лопари — христиане плохие. Заботясь об обрядах, они не понимают самой сущности веры Христовой, а терские и самые обряды исполняют не с такой строгостью, как Кольские лопари: когда на тундре появляется несметное множество белых куропаток, лопари едят их во весь Великий пост и оправдываются тем, что куропатки — летучая рыба. Извиняют им это и строгие блюстители обрядов, каковы поморские староверы, лучше других знающие, что лопарю важная забота и трудное дело — добыть себе пищу. Оленя он колет только старого, молодой ему служит для езды: без него он и кочевать не может, а с ним и на нем он может выселиться на берег океана, где весной и летом кишат береговые губы треской и палтусиной, а устья рек к осени семгой. На олене лопарь откочевывает на зиму в глубь тундры, прочь от сердитых ветров и крутых вьюг на море, и ради тех же куропаток и пушных зверей, бегающих по снежным сугробам лопарской тундры. Прилаживая из жердей и досок свои зимние вежи где-нибудь за пригорком, в затуле от палящего зимнего морозного ветра, лопарь для крепости и пущего тепла обкладывает свое утлое жилище хворостом и дерном. Вежа его, засыпанная снегом, ночью похожа на стог сена, днем — на огнедышащую сопку, потому что из отверстия на самой верхушке вежи клубится дымок от огня, разводимого среди шалаша. Кругом жилища грязно, но едва ли не грязнее в нем самом. Здесь, лежа на оленьих шкурах и поворачивая к огню нахолодевшую половину тела для угрева, валяется семья лопаря — полуголая, рваная, в куче с собачонками и в грудах рыбьих потрохов и сушеной рыбы, которые щедро наполняют вежу невыносимым гнилым запахом. Непривычному человеку лопарской зимней вежи не вынести; сами лопари житье в зимней веже считают роскошью и блаженством, особенно когда запасы в достатке. Наколотивши желудок полусгнившей пищей, не заботясь о завтрашнем дне, долго, очень долго спит лопарская семья под шум ветра в дерновой веже зимой. Спит лопарь и в берестяной летней веже так же долго и крепко: его не беспокоят даже и мухи, не будят комары и оводы, обсыпающие тундру на все летнее время в неистовом множестве. Изредка зимой он выходит из вежи поглядеть, не съели ли волки или собаки его запасов, и иногда выезжает на берег океана посмотреть, не расхищено ли становище поморских промышленников, вверенное его надзору.