За Уруши Амур становится заметно шире, но берега не теряют своей основной характеристики: китайский лесист и горист, наш низменен у берегов, горист на дальнейшем протяжении. Сплошной ряд деревьев сопровождает реку на всем ее течении и таким идет, кажется, и дальше. Дальше — новая станица Ольдой (20 дворов), но той же горе. В маленькой тесной избенке живут по два и по три семейства. Вид станицы тот же, но с реки недурен, вся она в лесу, обросла крупной лиственницей нови: хорошенько еще не успели прочистить. Но зато внутри бедность. Я осмотрел две клетушки и нашел только лопать (носильное платье), но хлеба ни зерна. В одной кадушке осталось малёнки две-три гречихи для семян. Заработков нет никаких, кроме казенных, стало быть, обязательных и бесплатных. Вблизи от станицы в ближних хребтах ищут золото (и, говорят, даже нашли в незначительном содержании), но зачем? Затем ли, чтобы и здесь воспитать негодное, пьяное, развратное и ленивое население; чтобы отклонить казаков хорошими и надежными заработками от присущих, от самых важных занятий по земледелию и домоводству или, наконец, чтобы и здесь, на молодом Амуре, повторить печальные, мрачные истории нашей Енисейской губернии и не нашей Калифорнии?!
От Ольдоя низменный берег Амура продолжает тянуться еще верст на 10. Тут, говорят, и трава хороша, и для пахоты много места — все оно принадлежит Ольдою. Китайский берег продолжает тянуться горами, но уже замечательно меньшей высоты. Работы для поселенцев с их лесом меньше: деревья крупные, нет тех густых, цепких кустарников, с которыми довелось вести долго почти нечеловеческое дело североамериканским поселенцам. Да к тому же для наших не так часто рассадились и самые деревья. Климат, по-видимому, также не враждует с новыми поселенцами, а напротив, по общему сказу, все казаки здоровы, здоровы бабы, здоровы и ребятишки...».
Едем мы дальше, и дальше писалось мне в дневнике: «Амур прихотлив, хотя в течении своем по временам и стремится к чему-то систематическому; так, напр., в иных местах, если русский берег горист близ воды, то противоположный — китайский — низменен; иногда же оба берега низменны, и вот на китайском опять вышли на берег лесистые горы, наш русский продолжает быть низменным. Лед, который непрерывными полосами лежал выброшенным по берегам Шилки в начале течения Амура, теперь, вот уже вторую сотню верст, не виден; весь лед унесло не порывистое, бойкое течение, как в Шилке, но строго-спокойное течение Амура, каким он и является, говорят, на всем дальнейшем своем протяжении. Зато снег залег и лежит еще большими, довольно значительными грудами в ущельях обоих берегов, особенно русского».
Станица Орловка сказывает то же, что и прежние: припасов нет. Хлеб успели посеять и росчисти сделали, хотя и живут на новом месте только еще один год.
Но вот берег амурский отступился с левой стороны в воду высокой скалой; под скалой выбежала в Амур речка Невур; вот и станица Рейново (7 дворов). Граф Муравьев-Амурский назвал эту станицу, говорят, по имени одного из своих, но на языке казаков она превратилась в Релино и очутилась в тех же печальных условиях, в каких находятся и все прежние: хлеба мало для еды, нет для посева.
Для последней цели услали несколько человек от станицы в Забайкалье на родные места за семенами: ждут со дня на день. Огороды раскопали и засадили картофелем. Один казак ушел в станицу Черняеву, двое — на годовую службу в Благовещенск. К счастью, лошади и при сильной зимней гоньбе, но при короткой станции успели к весне отдохнуть и поправиться. Казаки, бывшие в гребцах, идут назад домой пешком, берегом, и идут скоро (у меня был такой, который успел уже в эти сутки раз сплавать сюда). Дома много работы: избы не отстроены, некоторые даже не покрыты; сенокосные, мелких надворных работ много... Видимо, крепкая нужда заставляет казаков дорожить домом и спешить к дому. «Спасибо стуже — подживила ноги». Хорошо, если действительно справедливо и это предположение, и тот слух, который утверждает, что казаки и ленивы, и не находчивы в трудных, крутых обстоятельствах. Можно бы было благодарить судьбу и считать ее благодеющей Амурскому краю, если бы новые места и труды, сопряженные с расчисткой и обработкой земли, выколотили из казаков ту лень, которую, говорят, привезли они с собой. И такой теперь ловкий, отличный случай обратить казаков на путь правды и сделать из них полезных и трудолюбивых! Архангельский люд, да и всякий другой, поставленный лицом к лицу со враждебной, негостеприимной природой, не знает устали, а обусловленный положением государственных крестьян — и независим, и не имеет того забитого печального вида, каким отличаются все забайкальские.