— Противу нашей станицы есть остров — виноградным мы его прозвали.
— За что же так?
— Виноград на нем растет.
— Да негодной, поди, кислой?
— Кислой-прекислой, а есть можно: успевает же дозревать. Так вот за этим островом Старой Амур прошел — преширокая такая протока! Она мелкая, во многих местах промерзает до дна: рыба-то вся и идет к нам, в нашу протоку. Вылавливаем ее столь много, что успевали в прошлом году продавать в чужие люди, на сторону.
— Хорошо ли вы живете: не хвораете ли?
— Хворостью Бог миловал, а жили попервоначалу со всячиной. Без маньчжуров было бы плохо.
— Дружно вы живете с ними, не бранитесь, не деретесь?
— Зачем драться? Мы от них сами ничего худого не видим; друг дружке помогаем тоже, потому что все заедино. Они нам хлеба, а мы им что нам самим не надо отдаем. Очень они наши овчины полюбили: пять кулей крупы давали в прошлом году за плохенькой, крепко поношенной полушубок. Лопотное (носильное) всякое тоже берут, и оно у них в большой силе. С ними ладить можно, как они еще не свычны, не понятливы на наше добро.
— Не привесились.
— Точно так! Настоящее это слово. Сами мы промышляем лисиц, да покудова еще очень мало.
Эта Константиновская станица одна из больших по всему Амуру: говорят, поселена целая казачья сотня. Следующие станицы: Сычовская, Пояркова и Куприянова прожили тоже под благодетельным пособием маньчжур, которые весьма охотно (несмотря на запрещение начальства) продавали казакам муку и буду (крупу). Казаки успели уже поосвоиться, пообсеяться. Леса за ст. Поярковой становятся заметно гуще и чаще, и на левом берегу, по мере удаления от маньчжурских деревень, преобладающие в нем сорты деревьев — черная береза, на этот раз одетая густой-прегустой зеленью. В станице Куприяновой рассказывали про следующее замечательное событие. Вблизи ее существовали долгое время две деревни орочон. Деревни эти сожжены в прошлом году по приказанию маньчжурского нойона (чиновника), приезжавшего из самого города Цицикара. Причину этого приказания казаки объясняют следующим образом: орочоны эти платили маньчжурам ясак соболями; по прибытии русских лучших соболей они стали продавать новым пришельцам; худшие соболи поступали в ясак. Это было замечено в Цицикаре. Замечено было также и то, что орочоны стали сближаться с русскими и показывают им больше расположения, чем своим прежним владетелям. Для исследования подробностей на месте прислан был полномочный чиновник, который, найдя, что орочоны близки уже к тому, чтобы перейти на русскую сторону, решил деревни орочонские сжечь дотла в чаянии, что народ этот, оставшись без жилищ, пойдет внутрь страны. Но чиновник в расчетах ошибся. Орочоны жмутся к старому пепелищу и до сих пор от него не отходят.
— Если нас и за сто верст отвезут отсюда — говорят они нашим казакам — мы опять придем к вам. Жаль, что нойон не попался нам с глазу на глаз — мы бы его непременно убили.
— Сидят вот теперь на пожарищах-то своих да горько воют: жалость даже берет! — рассказывали мне казаки куприяновские.
— Что же вы: торговали с ними, покупали у них что-нибудь?
— Рыбу покупали, зверей покупали. Больше ведь у них ничего не купишь: земли ведь они не пашут.
— А бродячую жизнь-то ведут?
— Нет: в домах живут. Да, знать, уж такие несвычные. А плут же народ: туги очень, а мы их ласкали, приманивали. Очень уж они нас за то и полюбили.
Казаки здешние как будто развязнее, смелее, разговорчивее; нет натянутости в движениях, опасливости в разговорах и ответах; одеты довольно чисто и опрятно: оборванцев почти не видать вовсе. В добрый час! Станицы — вероятно, по причине ближайшего соседства с маньчжурами — сгруппированы чаще и населены гуще. На дальнейших 56 верстах, залегших между старыми станицами, Куприяновой и Скобельцына, начали строить новую — Никольскую (готовы только три двора). Место для нее выбрано довольно удачно; вся она тонет в густой зелени черной березы. Подле выбежала речонка, вся затянутая в густую зелень листвы. Дома отстроены: землянок не видать уже. Прибрежья песчаны, но не обрывисты, а потому и станичные избы подошли почти к самому Амуру. Гор на берегу нет и в помине: словно всех их вытянуло на дальнюю тундру северной Сибири и там распластало и разбило на мелкие холмы и болотные кочки. Правый берег продолжает по-прежнему быть густо-зеленым; горы невысоки, но зато чрезвычайно отлоги; кое-где видятся отдельные холмы; один из таких плотно усажен дубками и черной березой, а по подушкам (маленьким пригоркам) рассыпалась ель. По всем этим местам и по низменностям наши казаки во многих местах видали ямы; были ли то жилья или укрепления, за которыми прятались, — распознать теперь трудно. На реке стояла юрта орочон, но ее также сожгли маньчжуры.