Ст. Помпеевская (по-казацки Панфеева) разбросана по косогору и — по словам казаков — не на удобном месте.
— Где у вас поля? — спрашивал я у них.
— А по пади вправо да туда дальше верст за восемь. Места нехорошие, потому что камней очень много. Вот хлопотали два года, а только по десятине на дом и успели заготовить. А земля очень хорошая: черноземина такая, что вон в Ратьбинском (в Раддевке) по залежам пашут. Хорошо бы пахать по пади на правом берегу: там и камней, почесть, совсем нет, так вишь земля-то, сказывают, не наша. По реке трава родится хорошая: сена нагребли на целую зиму. Одно неладно: в прошлом году много лошадей пало от сильной гоньбы; в первой-от год гоньбы меньше было — и скот поправился, в тело вошел.
Строевой лес верстах в 14-15 от станицы: крупный кедровник.
Следующая станица в Хингане — Поликарпова, несет все тяжести неудачно выбранного места: ни скотины некуда выпустить (лес черно березовый густ, луговинки малы и ничтожны), ни огородов распахать (те же препятствия).
— Студено было: всего скота познобили. Место открытое, круглые сутки ветры дуют.
К станице подошла высокая каменистая сопка, но она нисколько станицы от ветров не защищает.
— Пахать совсем негде: вот и семенной хлеб привезли. Кабы туда нам переселиться али бы вот верст за 15 отсюда (места хорошие!) — жить бы можно.
— Хотим на ту сторону перебраться, и начальник советовал.
— Мы на том берегу все лето лоньского году прожили и сена там накосили. Так и того боимся, чтобы не прогнали: чужое место. А здесь выпустил скотину, да и гляди — не ушла бы, а уйдет — пропадает; кругом чаща да орешник.
В прошлом году одну лошадь зарезал тигр верстах в полутора от деревни.
— Прибежал я туда (искал ее); смотрю — весь пестрой, жрет — и до половины съел, а хвостище у него длинной, да толстой, что полоз от саней. Дал я драла назад — не то станешь делать.
— Скудно живем: вот старику и укусить нечего. Хочу ему из семенного хлеба дать — все приели.
Смотрю: собралась ко мне вся станица с просьбой похлопотать перевести их на другое место.
— А здесь не сживешь — тяжело очень и гнуса всякого много: змеи, крысы одолели. Реки нынче мелкие; рыбы дали мало, да и, совсем, почесть нету. Вон взять пониже-то: Белую али Быструю...[11] Есть у нас и орехи грецкие, виноград растет по берегам-то, да что в них толку-то?! И не глядел бы. Хлеб нам из своей стороны (с Аргуни, из острога) везли: так сложили, слышь, в Низменной, а к нам не спущают. Сказывают, что будто уж его там и порешили. Не знаем мы, как и жить. А еще, сказывают, десять семей селить хотят. Мы дома свои перенесли уж на зады, за лесок, а то, где теперь стоит, место неладное, всю зиму студило. Там словно и вольготнее будет, потеплее — соболя кругом нас очень довольно, и соболь хороший, так опять же некогда ходить за ним: окодо дому дела много. Распахиваешь-распахиваешь, а не много наготовишь. Очень трудна земля, и — не приведи бог! Все новое: росчистей старых не видать, да и не было. Зимовье, однако, орочонское было, да снесено теперь. В Панфеевой не в пример лучше!..
Хинган в этом месте довольно живописен.
— Хороши места здесь, красивы! — заметил я матросу Ершову, который плыл со мной из отпуска в Николаевск.
— Нет, не хороши: горы все, полей нету!
— Да уж поля надоели; горы теперь приятнее. Мы уже от них начали было отвыкать.
— Нет, поля лучше. Вот они опять скоро пойдут туда, пониже-то. Здесь насчет козуль очень, надо быть, хорошо: их много.
— Козуль мало, — перебил казак, — те либо выше где, либо ниже водятся. Изюбрей здесь много...
Но вот и сам козел, легок на помине. Козел этот, вероятно, выждавши проход нашей лодки, незаметно соскочил в воду с левого берега. Мы видели уже, как он плыл, оставивши на поверхности воды одну только голову. Плыл он бойко и скоро вышел на правый берег; встряхнулся там и быстро исчез на своих бойких ногах в береговой чаще.
11
Реку эту казаки прозвали Быстрой за необыкновенно бойкое ее течение по камням, которыми так она и завалена вплотную. Из этой речки выходит и идет вверх полуголая скалистая сопка.