— Вы не передумали, Борис? — наконец спросил он. — Подумайте, не горячась, перед тем, как ответить. Ведь это ваша судьба. Я прошу вас подумать.
— Нет, не передумал, — разжал губы Борис. — Нет.
— И твердо решили уйти из армии?
— Да.
— Но вы же любите армию. Разве это не так?
— Я ухожу из армии, товарищ капитан, — проговорил Борис. — Я решил.
— Подумайте, Борис. Это все всерьез и на всю жизнь.
— Не бойтесь за меня, товарищ капитан… Я не пропаду, — еле различимо выговорил Борис. — Разрешите идти?
— Что ж, пусть будет так. Идите.
А через неделю он уезжал дневным поездом, и Майя провожала его, — и здесь, на вокзале, в последние минуты они стояли возле вагона обнявшись, не говоря ничего, но, когда раздался второй звонок и Борис стал исступленно целовать ее заплаканные глаза, ее губы, ее лоб, он почувствовал, как охрип его голос, готовый сорваться:
— Не бойся. Я вернусь за тобой, я жить без тебя не могу. Ничего, Майя, ты немного потерпи… Все будет хорошо. Я приеду за тобой. Ты жди меня…
Он жадно и ласково смотрел ей в лицо, некрасивое теперь, испуганное, с желтыми пятнами, и на миг, ненавидя себя, вспомнил, что порой в эти унизительные дни, в моменты самого сильного отчаяния, в нем бегло возникало ощущение, что и в любви ему не повезло до конца. Но сейчас, в эти крайние секунды, того мимолетного, прежнего ощущения не было у него в душе. Он уезжал с таким чувством, что все начиналось сначала.
И все же, когда поезд тронулся и Майя с замирающим, мокрым лицом пошла по платформе, не отрываясь от окна вагона, когда мимо проплыл вокзал с отчетливой надписью «Березанск», когда среди дальней перспективы домов стало поворачиваться гранями здание училища, Борис сел за столик, прижав к лицу кулаки, сквозь крепко смеженные его веки медленно сочились слезы…
1952—1955
