Новиков молча сунул шоколад в карман, как бы не обратив внимания на неловкость Алешина. Он никогда раньше не замечал между младшим лейтенантом и Леной каких-то особых отношений, какие, казалось ему, были между ней и Овчинниковым. И то, что Алешин смутился, говоря «Леночке», было Новикову неприятно. Он не хотел, чтобы этот чистый мальчик, напускавший на себя взрослость, попал под колдовство этой обманчиво непорочной Лены, знающей все, что можно только познать на войне, в окружении огрубевших от военных неудобств мужчин.
Спускаясь по высоте в район нейтральной полосы, Новиков смотрел под ноги, стараясь угадать, где начиналось неизвестное минное поле. «Наскочили на немецкую мину?» — соображал он и тут, сойдя в котловину, услышал предостерегающий голос:
— Кто идет? Осторожней! — и сейчас же заметил справа, вблизи кустов, темнеющее пятно.
Он подошел… Темное пятно справа оказалось разбитой, без передних колес повозкой, рядом возвышался труп убитой лошади. Лена стояла на коленях, перевязывала тихо стонущего Сужикова, торопливо накладывала бинт.
— Сейчас, сейчас, — говорила Лена убеждающим шепотом. — Ну, еще немножко…
— Сильно его? — спросил Новиков, наклоняясь.
Она сказала злым голосом:
— Зачем вы здесь? Одного мало, да?
— Сужиков! — позвал Новиков и опустился на корточки около раненого. — Что же ты, а? В конце войны… С Киева вместе шли…
Сужиков, пожилой солдат, воевавший в его батарее с форсирования Днепра, лежал, запрокинув голову, напряженно округленные глаза глядели в небо; обросшее лицо было серо, узко, он с усилием перевел взгляд, узнал Новикова, губы беспомощно зашевелились:
— Случайно… Разве знал?.. Вот обидно, — и крупные слезы медленно потекли по его щекам. — Обидно, обидно, — сквозь клокочущий звук в горле повторял он.
Нет, Сужиков не говорил о смерти, но Новиков понял, что война для него кончилась раньше, чем должна была кончиться, и горько кольнуло ощущение несправедливости.
— Не отчаивайтесь, Сужиков, не надо, — заговорила Лена поспешно и ласково, промокая бинтом слезы, застрявшие в щетине его щек. — Вы будете жить, Сужиков… Боль пройдет, еще немножко…
Новиков терпеть не мог тех ложных слов, какие говорят медсестры умирающим, и, испытывая неловкость огрубевшего к горю человека, подумал, что он не хотел бы, чтобы его ласково обманывали перед смертью, если суждено умереть: от этой последней ласки жизни не становилось легче.
— Не стоит его успокаивать. Он все понимает. Прощай, Сужиков. Я тебя не забуду, — сказал он и легонько сжал худое плечо солдата. Встал и, уловив снизу слабый голос Сужикова: «Спасибо, товарищ капитан», — почувствовал острое неудобство этой необъяснимой благодарности. «Вот еще один…»
Минут через десять прибыла санитарная повозка из медсанбата, и Сужикова увезли.
Они шли рядом, Новиков и Лена, молчали. Она повернулась к нему, почти касаясь его грудью, быстро заговорила:
— Я бы одна отправила его! Зачем пришли? Хотите геройски погибнуть на мине? Кто вас звал? Это мое дело!
— Это мой солдат, — ответил Новиков. — Идемте к Овчинникову. Только осторожней, не петляйте по минам, шагайте рядом со мной. У меня, кажется, больше опыта. — И добавил: — Кстати, вам шоколад от Алешина.
— Какой шоколад? О чем вы? Здесь не детский сад.
Влажный блеск засветился в ее глазах, и он увидел, как то ли презрительно и ненавидяще, то ли жалко и беспомощно, как сейчас у Сужикова, задрожали ее губы. И она резко пошла вперед, по котловине, к озеру.
Новиков догнал и остановил ее.
— Я сказал вам: идите рядом со мной. Недоставало мне еще одного раненого. Слышите?
Она не ответила.
Глава четвертая
Два орудия — взвод лейтенанта Овчинникова — были выдвинуты в сторону ничьей земли на двести метров от высоты, где стоял взвод младшего лейтенанта Алешина.
Расчеты Овчинникова, вгрызаясь в твердый грунт, окапывались в полном молчании — команды отдавались шепотом, люди работали, сдерживая удары кирок, стараясь не скрипеть лопатами.
При сильных порывах ветра, налетавшего с озера, доносились тревожные голоса немцев в боевом охранении, звон пустых гильз, по которым, видимо, ходили они в своих окопах. Расчеты, замирая, не выпуская лопат из рук, ожидали взлета ракет, близкого стука пулемета, — порой, казалось, слышно было, как немцем-пулеметчиком продергивалась железная лента.
Лейтенант Овчинников, еще не остывший после слепого прорыва орудий через минное поле, полулежал на свежем бруствере огневой позиции, жадно курил в рукав шинели, командовал шепотом: