— Лена у орудия? — И, не ожидая ответа, вышел из блиндажа.
Был тот кристально тихий час ночи, когда переместились звезды в позеленевшем небе, прозрачно поредел воздух над безмолвной землей и особой, острой зябкостью влажного рассвета несло от темной травы на бруствере, от стен ходов сообщения, от мокро блестевших лопат в ровике.
Поеживаясь на сырости, Овчинников мягкими шагами подошел к орудию, оттуда донесся негромкий разговор, у станины неясно чернел силуэт часового: по неуклюжей позе он узнал Лягалова. Рядом на снарядном ящике сидела Лена, на ее плечи была накинута плащ-палатка. Лягалов говорил, вздыхая, голос звучал сонно, ласково:
— Не женское это дело — война. Какое там! Мужчину убьют — это туда-сюда, его дело. А женщина — у ней другие горизонты. У меня тоже старшая дочь, Елизавета. Тоже, извиняюсь, фыркальщица, студентка… Парни за ней табунами ходили на Кубани-то. А разве могу я головой представить, что она вот тут бы, как вы, сидела? Не могу! Нет, не могу! Двести бы раз вместо нее согласился воевать! А вы откуда сами-то? Учились где? Школьница небось?
— Я из Ленинграда, училась в медицинском институте. Вы сказали — фыркальщица? — спросила Лена. — А что это значит?
— Да такая, если что — фырк. И пошла… Я не говорю про вас.
Лена засмеялась тихим смехом, охотно засмеялся и Лягалов, поглаживая на коленях большой крестьянской рукой автомат, точно лаская его, спросил:
— А родители как у вас?
— Я одна, — сказала Лена. — Нет, лучше один раз воевать, но навсегда. Я раньше представляла фашизм только по газетам. Потом увидела сама. Нет, с ними должны воевать не только мужчины, но и женщины, и дети. Один раз и навсегда! Иначе нельзя жить.
Замолчали.
— Лягалов! — строго позвал Овчинников и бесшумно подошел к ним. — Идите отдыхайте! Я побуду здесь. Леночка, мне поговорить с вами необходимо.
Лягалов в нерешительности потоптался, с неуклюжей покорностью заковылял от орудия, растерянно взглядывая на недвижную фигуру Лены, затем исчез в ровике. Подождав немного, Овчинников сел на ящик, почти касаясь ее плеча, вынул из кармана кожаный трофейный портсигар, предложил, игриво улыбаясь:
— Покурим, а, Леночка? В рукав…
— Не курю.
— Та-ак… Значит, мило шутили надо мной? Что ж, очень приятно, можно сказать, — проговорил он по-прежнему игриво-простодушно, однако, казалось, не без усилия владея голосом, и спросил еще: — Может, перед комбатом форсили?
Она сидела невнимательная, едва заметно хмуря брови, сказала:
— Ничего не слышите? — И повернулась к озерцу. — Послушайте. Что там у них?
— А именно? — не понял Овчинников.
Низко и свинцово, подступая из темноты, блестел край озера. Серая, застывшая по-осеннему, затянутая туманцем вода не отражала высоких звезд, кусты на берегу, откуда всю ночь стреляли пулеметы, стояли затаенно. Тишина рассвета осторожно прижалась к холодеющей воде озера. И тотчас Овчинников с тревогой и недоверием услышал, как сквозь узкую щель, нежные, звенящие звуки саксофонов, дробный грохот барабанных палочек, сентиментально-сладкий женский голос пел о чем-то томительно-незнакомом. Внезапно появилось такое чувство, будто там, за озером, приемник немцев поймал случайную, с другой планеты, музыку (которую слышали и возле орудия старшего сержанта Ладьи). И сразу возникшее у Овчинникова подозрение о том, что у немцев в эти самые крепкие часы сна не спали, неспокойно насторожило его.
Он сидел несколько минут, прислушиваясь. Слева, очень далеко, за ущельем, в горах, слабо тронули тишину пулеметные очереди, витиеватым узором вплелись автоматные строчки, кругло ударили танковые выстрелы, и все смолкло. В той стороне четвертые сутки шел бой в районе Ривн. Здесь смолк и патефон у немцев. Безмолвие лежало везде.
— Что вы, Леночка? — сказал Овчинников небрежно. — Обыкновенная обстановка. Вам-то что за забота? Серьезно обещаю вам — прекрасные духи достану. Встречались — не брал. А вот эту штучку взял. Хороша? Хотите, подарю?
Он вынул из кармана нагретый теплом тела, игрушечно отливающий перламутром рукоятки маленький, изящный пистолет, подбросил его, поймал в воздухе.
— Немка военная какая-то носила. Даже себя убить, должно быть, невозможно. И ранить нельзя, а так вещь, вроде игрушки. У вас оружия нет, возьмите…
— Ну-ка покажите.
Лена легко скинула зашуршавшую плащ-палатку, чтобы не сковывала движения, и будто разделась перед ним. Он увидел четко вырезанные среди свинцового свечения озера ее узкие плечи, топкую шею; миндальный запах волос, словно бы обещающий сокровенную близость, коснулся Овчинникова при повороте ее головы.