— Смотри, что он делает! С ума сошел! Видишь, Никита? Ты только посмотри, посмотри!..
И Никита, вздрагивая, выпрямился, открыл глаза. «Дворники» безостановочно скакали по стеклу, белый Поток фар гудевшей сигналами машины упирался в дождь и опадал. И в этой недостигаемой фарами дождливой дали, зигзагообразно виляя, ползли навстречу два огня, вроде в игре загораживая шоссе — то правую его часть, то левую.
Валерий, переключая свет, с силой ударял по кнопке сигнала, говорил ядовито и зло:
— Отстал от колонны и поиграть захотел? Вот чудачок набитый! — И он резко выругался. — Видишь? Умники какие, что они делают ночью! Обалдевают от езды — и давай!
— Не понимаю, что он… — проговорил Никита, всматриваясь в дорогу мимо скачущих «дворников». — Что он? Взбесился?
В то же мгновение два огня сдвинулись, косо поползли вправо, к середине шоссе, затем к краю левой обочины, точно бы снова желая продолжить игру, и тут же выровнялись, освобождая узкий проезд на середине шоссе. Валерий, выругавшись, сигналя ближним и дальним светом, теперь уже беспрерывно ударял кулаком по звуковой кнопке, требуя освободить дорогу. И, видимо услышав эти сигналы, огни толкнулись влево, ровно пошли по своей стороне.
— Ну, не идиотство ли? Не идиотство?.. Не-ет, не на таковского напал. У тебя нервишки, нервишки слабоваты, дурачок милый! — крикнул Валерий. И Никита, пораженный тем, что происходило, увидел совсем рядом желтый, словно ребристый свет приближающихся фар, черные контуры мчавшегося навстречу грузовика. И с холодной пустотой, млеющей возле сердца, и со злостью к этому невидимому человеку за рулем отставшего от колонны грузовика, занятому непонятной, безумной игрой на пустынном ночном шоссе, он чувствовал по неистовому свисту сквозняков увеличенную скорость машины, мелкое дрожание пола под ногами, накаленный гул мотора, оглушающе рвались, пульсировали нахлесты ветра, гремели по железу кузова. И, замерев, уже понимая бессилие и бешенство Валерия, молча наклонясь вперед, он ждал этих секунд, которые нужны были, чтобы проскочить мимо грузовика.
— Вот так! Вот так, милый!.. — опять крикнул Валерий. — Проскочили! Привет! Проскочили!
«Что он?.. Что он?..»
И в ту же секунду ослепительно близкие прямые огни фар вильнули вправо, темная, возникшая в потоке встречного света, заляпанная грязью громада грузовика неуклюже надвинулась сбоку на стекла, бортом загородила шоссе, и Никита, с окатившим все тело холодным потом, еще не успел заметить какой-то сумасшедший жест руки Валерия, изо всех сил выворачивающего руль от неотвратимо чудовищной громады машины, — и с ревом, лязганьем, грохотом это неотвратимо огромное, смертельное ударило, смяло, несколько раз подкинуло его, бросая обо что-то металлическое, жесткое, острое, и среди грохота и рева звучал во тьме крик, как будто черным и багрово вспыхивающим туманом душило его в пустоте:
— …Погибли… Мы погибли… Всё!..
И все кончилось.
Чей-то голос, слабый, тоненький, непрерывно звал его из черной жаркой пустоты, и этот голос, родственно близкий, умолял, называл его по имени, но он не мог поднять головы, посмотреть, ответить ему. Он один лежал на спине в пустынном поле, и гигантские бесформенные глыбы, нависая, шевелились, тяжело скапливаясь, жестко и душно сдавливали его. Не было сил двинуть прижатыми к земле руками, столкнуть их с груди, эти тяжко вжимавшие его в землю глыбы, сквозь которые раскаленно вонзался тоненький голос, мольбой дрожавший в его ушах.
Он хотел понять, кто так жалобно кричал рядом, кто мог быть тут, в этом голом осеннем поле, посреди которого он лежал один, придавленный, обессиленный, кто мог звать его, когда никого нет. Но он ведь когда-то видел узкую щель над дорогой — она зловеще и сумеречно пылала на конце земли, плоской, подобно пустыне, уходившей песками до горизонта.
«Кто же это зовет меня? Кто это?» — спросил он.
Но не было никого. И его все плотнее, все удушливее сковывало железной тяжестью, давило на грудь, на горло, потом бесформенные, имеющие в своей глубине огромные человеческие руки, глыбы поволокли его, переворачивая, как осенний лист ветром, по полю, подальше от жалобно зовущего голоса — к краю земли, где над черным провалом холодно клубился туман.