«Куда? Я не хочу!» — еще не веря, хотелось крикнуть ему, но не хватало воздуха в груди, и невозможно было его вдохнуть.
С тайным шуршанием, незримо сговариваясь, глыбы теснили его, все упорнее и ближе подвигали к бездонной пропасти, в этот холодный дымящийся провал, так что край земли жестко, больно впивался в его шею. А бестелесные багровые глыбы стояли над ним, и какие-то вспышки высекались на низком, сером небе.
«Погибли… Мы погибли… Всё!..»
И в последний раз он все-таки поднял голову, увидел за глыбами в бескрайнем осеннем поле нескольких людей без выражения лиц, без жизни, без силы в переступающих ногах. Они медленно, далеко друг от друга шли к нему, немо раскрывая рты; они, эти люди, видимо, готовы были помочь. Они не замечали друг друга, но шли к нему, и он не по лицам, а по одежде догадался, узнал их. Это были его мать, справа от нее Валерий, странно похожий на Алексея, и позади был еще кто-то, весь белый и вместе траурно-черный, у всех у них не было лиц.
«Но почему с ними Греков? И он хочет мне помочь? После того, что было?.. Неужели он хочет мне помочь?..» — думал Никита с горько-мучительной и умиленной до слез радостью, видя, как Греков, траурно-черный, с палкой, своей старческой походкой и беззвучно плача, тоже идет к нему; а он, напрягаясь, ждал всех их и теперь хорошо понимал, что они пришли искать его.
«Я здесь, я здесь!» — крикнул он, но сам не услышал себя, и они не услышали его.
Они, слепые, не видя и не слыша друг друга, остановились, задержанные грозно и враждебно клубящимися глыбами. Дальше идти было нельзя. А они неуверенно протягивали руки. Они не знали, что делать, они беспомощно звали его.
«Еще один шаг! Последний шаг! — жалобно умолял он. — Помогите мне!..»
Вытягиваясь и шурша, зловеще мрачные глухие глыбы угрожающе разъединяли его и их, и тогда он окончательно понял: они не услышат его и уже не помогут ему. Но в эту секунду он понял еще и другое, и это другое было похоже на мелькающие лучезарно-вишневые блики, краски не то заката, не то легкой сказочно яркой и тихой воды, где он видел самого себя, и с неуловимой отчетливостью видел также, как в бреду, свои будущие действия, поступки, слышал собственные слова, которые должен был сказать матери, Алексею, Грекову, но которые не сказал, потому что раньше не мог точно и твердо ощутить, увидеть, услышать это в себе. И, все дальше подталкиваемый в пропасть, он закричал, застонал, летя туда, и с предсмертным ужасом увидел в последний момент незнакомое, будто спящее лицо Валерия, уткнувшегося виском в окровавленные руки.
…И от этого ужаса при виде окровавленного лица и рук Валерия, от своего стона Никита пришел на минуту в ясное сознание.
«Где я? Что со мной?..»
Он лежал с открытыми глазами.
Какие-то всхлипывающие, прерывистые, напоминавшие хрип звуки отдаленно доносились до него. Серый сумрак рассвета стоял над ним, и нечто беспредельно серое, огромное, кипящее уходило в высоту, двигалось Гигантскими дымными глыбами, а он не мог повернуть голову, чтобы полностью увидеть это серое, непонятное, огромное.
Оп лежал спиной на мокрой земле; он чувствовал это, хотел пошевелиться, но лишь застонал жалобно, и сразу кто-то, всхлипывая, задыхаясь, бормоча, забегал вокруг него, потом, хрипло дыша, низко наклонился — белое, чужое, с трясущимся подбородком лицо с безумным, остекленелым выражением зрачков заколыхалось над ним, и колыхался, вскрикивал из тишины этого серого неба рыдающий шепот:
— Не виноват я, не виноват… Прости… Разве знал я… Заснул. Не видал. Пропа-ал!.. Все мне теперь! Шофер я… из Можайска. В колонне я ехал… Заснул я. Ты жив, жив ты?..
И в эту минуту, весь охваченный смертельным страхом непоправимо случившегося, вспомнив все вдруг, глядя полными ужаса глазами в это обезображенное отчаянием лицо, Никита замычал, не в силах поднять головы, задвигал бровями, мускулами лица, пытаясь найти взглядом то, что должен был увидеть, прохрипел еле слышно:
— Валерий… Валерий где?..
— Валерий… Это дружок твой? Имя — Валерий? Да как же это?
Белое прыгающее лицо закивало, отклонилось — человек, всхлипывая, несвязно бормоча, тенью закачался посреди нескончаемого неба, водянистого сумрака. И по звукам его прерывистого всхлипывания, по плачущему бормотанию Никита, напрягая шею и голову, стал искать его глазами, все ожидая найти то, что искал.
— Валерий… Валерий… Дружок твой, — бормотал человек, потерянно и безумно бегая вокруг чего-то черного, мокрого, искореженного, торчащего в рассветное небо углами железа. — Дружок твой? Дружок?..