На деле этот Паротя не шибко худой был. Он хоть кричал, а вовсе народ на пожарну не гонял. Тамошним охлестышам вовсе и дела не стало. Вздохнул маленько народ при этом Пароте.
Тут, вишь, штука-то в чем. Старый барин к той поре вовсе утлый стал, еле ногами перебирал. Он и придумал сына женить на какой-то там графине ли, что ли. Ну, а у этого молодого барина была полюбовница, и он к ей большую приверженность имел. Как делу быть? Неловко все ж таки. Что новые сватовья: скажут? Вот старый барин и стал сговаривать ту женщину сынову-то полюбовницу - за музыканта. У барина же этот музыкант служил. Робятишек на музыках обучал и так разговору чужестранному, как ведется по ихнему положению.
- Чем, - говорит, - тебе так-то жить - на худой славе, выходи-ко ты замуж. Приданым тебя оделю, а мужа приказчиком в Полевую пошлю. Там дело направлено, пущай только построже народ держит. Хватит, поди, на это толку, что хоть и музыкант. А ты с ним лучше лучшего проживешь в Полевой-то. Первый человек, можно сказать, будешь. Почет тебе, уважение от всякого. Чем плохо?
Бабочка сговорная оказалась. То ли она в рассорке с молодым барином была, то ли хитрость поимела.
- Давно, - говорит, - об этом мечтанье имела, да сказать - не насмелилась.
Ну, музыкант, конечно, сперва уперся:
- Не желаю, - шибко про нее худа слава, потаскуха вроде..
Только барин - старичонко хитрой. Недаром заводы нажил. Живо обломал этого музыканта. Припугнул чем али улестил, либо подпоил - ихнее дело, только вскорости свадьбу справили, и молодые поехали в Полевую. Так вот Паротя и появился в нашем заводе. Недолго только прожил, а так - что зря говорить - человек не вредный. Потом, как Полторы Хари вместо его заступил из своих заводских, так жалели даже этого Паротю.
Приехал с женой Паротя как раз в ту пору, как купцы Настасью обхаживали. Паротина баба тоже видная была. Белая да румяная - однем словом, полюбовница. Небось, худу-то бы не взял барин. Тоже, поди, выбирал! Вот эта паротина жена и прослышала - шкатулку продают. "Дай-ко, - думает, посмотрю, может, всамделе стоющее что".
Живехонько срядилась и прикатила к Настасье. Им ведь лошадки-то заводские завсегда готовы!
- Ну-ко,- говорит, - милая, покажи, какие-такие камешки продаешь?
Настасья достала шкатулку, показывает. У паротиной бабы и глаза забегали. Она, слышь-ко, в Сам-Петербурхе воспитывалась, в заграницах разных с молодым барином бывала, толк в этих нарядах имела. "Что же это, - думает, - такое? У самой царицы эдаких украшениев нет, а тут на-ко - в Полевой, у погорельцев! Как бы только не сорвалась покупочка".
- Сколько, - спрашивает, - просишь?
Настасья говорит:
- Две бы тысячи охота взять,
Барыня порядилась для прилику, да и говорит:
- Ну, милая, собирайся! Поедем ко мне со шкатулкой. Там деньги сполна получишь.
Настасья, однако, на это не подалась.
- У нас, - говорит, - такого обычая нет, чтобы хлеб за брюхом ходил. Принесешь деньги - шкатулка твоя.
Барыня видит - вон какая женщина, - живо скрутилась за деньгами, а сама наказывает:
- Ты уж, милая, не продавай шкатулку.
Настасья отвечает:
- Это будь в надежде. От своего слова не отопрусь. До вечера ждать буду, а дальше моя воля.
Уехала паротина жена, а купцы-то и набежали все разом. Они, вишь, следили. Спрашивают:
- Ну, как?
- Запродала, - отвечает Настасья.
- За сколь?
- За две, как назначила.
- Что ты, - кричат, - ума решилась али что? В чужие руки отдаешь, а своим отказываешь! - И давай-ко цену набавлять.
Ну, Настасья на эту удочку не клюнула.
- Это, - говорит, - вам привышно дело в словах вертеться, а мне не доводилось. Обнадежила женщину, и разговору конец!
Паротина баба крутехонько обернулась. Привезла деньги, передала из ручки в ручку, подхватила шкатулку и айда домой. Только на порог, а навстречу Танюшка. Она, вишь, куда-то ходила, и вся эта продажа без нее была. Видит - барыня какая-то, и со шкатулкой. Уставилась на нее Танюшка дескать, не та ведь, какую тогда видела. А паротина жена пуще того воззрилась.
- Что за наваждение? Чья такая? - спрашивает.
- Дочерью люди зовут, - отвечает Настасья. - Самая как есть наследница шкатулки-то, кою ты купила. Не Продала бы, кабы не край пришел. С малолетства любила этими уборами играть. Играет да нахваливает - как-де от них тепло да хорошо. Да что об этом говорить! Что с возу пало - то пропало!
- Напрасно, милая, так думаешь, - говорит паротина баба. - Найду я местичко этим каменьям. - А про себя думает: "Хорошо, что эта зеленоглазая силы своей не чует. Покажись такая в Сам-Петербурхе, царями бы вертела. Надо - мой-то дурачок Турчанинов ее не увидал".
С тем и разошлись.
Паротина жена, как приехала домой, похвасталась:
- Теперь, друг любезный, я не то что тобой, и Турчаниновым не понуждаюсь. Чуть что - до свиданья! Уеду в Сам-Петербурх либо, того лучше, в заграницу, продам шкатулочку и таких-то мужей, как ты, две дюжины куплю, коли надобность случится.
Похвасталась, а показать на себе новокупку все ж таки охота. Ну, какженщина! Подбежала к зеркалу и первым делом наголовник пристроила. - Ой, ой, что такое! - Терпенья нет- крутит н дерет волосы-то. Еле выпростала. А неймется. Серьги надела - чуть мочки не разорвало. Палец в перстень сунула - заковало, еле с мылом стащила. Муж посмеивается: не таким, видно, носить! А она думает: "Что за штука? Надо в город ехать, мастеру показать. Подгонит как надо, только бы камни не подменил".
Сказано - сделано. На другой день с утра укатила. На заводской-то тройке ведь недалеко. Узнала, какой самый надежный мастер, - н к нему. Мастер старый-престарый, а по своему делу дока. Оглядел шкатулку, спрашивает, у кого куплено. Барыня рассказала, что знала. Оглядел еще раз мастер шкатулку, а на камни и не взглянул даже:
- Не возьмусь, - говорит, - что хошь давайте. - Не здешних это мастеров работа. Нам несподручно с ними тягаться.
Барыня, конечно, не поняла, в чем тут закорючка, фыркнула и побежала к другим мастерам. Только все как сговорились: оглядят шкатулку, полюбуются, а на камни не смотрят и от работы наотрез отказываются. Барыня тогда на хитрости пошла, говорит, что эту шкатулку из Сам-Петербурху привезла. Там все и делали. Ну, мастер, которому она это плела, только рассмеялся.