Выбрать главу

Аниска - глубокий, поэтичный характер, и, создавая его, писательница будто приоткрывала тайну о человеке. О том, что всякий человек не всегда такой, каким кажется, и надо уметь видеть в нём лучшее, сокрытое от поверхностного взгляда. И о том, как богат его внутренний мир и прекрасен. Но увидеть это и понять может только чуткое сердце.

Любовь Фёдоровна писала всегда о главном: о любви к Родине, уважении к труду, людской доброте, честности во всём, дружбе людей, в каком бы возрасте они ни были: взрослые или дети. В своих книгах она не устаёт говорить о дружбе, и каждый раз по-новому, не повторяясь.

Друзьям всё под силу, они не оставят друг друга в беде, им хорошо вместе, интересно. Это счастливая дружба. Такая дружба была у Феди с Данилкой, у Тани с Алёнкой. А вот у Аниски - дружба несчастливая, безответная; во всяком случае, совсем не такая, о какой мечтается ей и на какую она способна. От одного только ласкового слова, сказанного ей Светланой, всё переменилось вокруг. Небо стало высоким и ясным, птицы радостно запели. И "Аниска вдруг почувствовала, что сердце у неё большое-большое, во всю грудь, и что всё оно такое живое и тёплое". Вот чем была для Аниски дружба со Светланой, а для Светланы дружба ничего не значила.

Но читатель на стороне Аниски, понимает её, видит её душевную красоту, разделяет её мечту о настоящей дружбе, преданной и бескорыстной.

Сама Любовь Фёдоровна умела дружить самоотверженно, искренне, возвышенно.

Случалось, кто-то из её друзей попадал в беду, был несправедливо обижен. И она открыто вставала на его защиту, не боясь нажить врагов, не заботясь о собственном благополучии.

К ней можно было прийти со своим горем, и у неё всегда находились добрые, целебные слова, участливый, полный сострадания взгляд. Горе становилось разделённым и оттого менее тяжёлым...

Но не только в горе и беде она была другом. К ней нужно было незамедлительно являться со своей радостью и обстоятельно, подробно рассказывать обо всём. И чужая радость становилась её собственной.

Оттого, наверное, и была она такой жизнелюбивой. Оттого и тянулись к ней люди, особенно молодые. Им было интересно с ней так же, как ей с ними.

К ней шли начинающие авторы, чтобы услышать мнение о своей новой работе. Ей верили. Если повесть или рассказы были неудачны, она, сама огорчённая, говорила: "Нет, пока ещё не получилось. Работать надо, работать!" Зато как искренне радовалась она, даже глаза сияли, если можно было сказать автору доброе слово. "Это настоящее!" - говорила она тогда.

И робкий талант обретал веру в себя. "Настоящее!" Какая могучая сила в одном этом слове. Будто крылья вырастают! Кажется, всё теперь под силу. Как это важно, чтобы друг-мастер вовремя заметил это настоящее и внушил автору веру в собственные силы.

..."Волшебный берег" - так называется повесть Любови Фёдоровны Воронковой, где происходят всякие чудеса. В её доме тоже совершалось чудесное. Там были написаны книги. Там она, как настоящая ведунья, разговаривала со своими цветами, будто те живые, одухотворённые существа. Кого приободрит: "Расти!", кого похвалит - уж очень красив. А ранним утром будили её голоса постояльцев балкона: воробьи, синицы, две приметные галки, голуби. Она всех кормила, ласково ворча на них за бойкую говорливость.

Но и цветы и птицы - всё это было лишь вступлением к ещё одному чуду - к приходу героев её будущих книг.

Они появлялись - кто тихо, кто шумно, сообразно со своим характером, и она, отбросив все земные заботы, садилась за рабочий стол. Самый обыкновенный стол, за которым уютно сидеть с друзьями, говорить с ними по душам, пить чай. Но это потом. А сейчас начиналось колдовство над рукописью. И так каждое утро, светлое неприкосновенное её время, отданное любимой работе. И каждое утро три страницы.

Каждое утро? И неизменно три страницы?

"А как же? - говорила она. - Классики наши разве написали бы столько, если бы не работали постоянно? Нельзя работать от случая к случаю. Так ничего не напишешь".

Кто-нибудь возразит: ведь это так трудно - вдруг сразу войти в жизнь героев, с которыми вчера расстался, закончив три положенные страницы.

Для неё же это не было трудным. Потому что она не расставалась со своими героями всё то время, пока писала книгу. Все они были ей близкими, дорогими людьми, которые приносили радость или огорчения в зависимости от того, как сложатся их судьбы. Иной раз заставляли и страдать, когда с ними случалась беда. Ведь они сами распоряжались своей судьбой и вели за собой автора.

"Работать надо, работать, - не уставала повторять она. - В работе нашей - жизнь, радость!"

Писательство было для неё высшей радостью.

"...Пока пишешь, - говорила она, - думаешь: это последнее произведение, больше тебе ничего не написать, не хватит сил. Да и не вечно же жить в таком напряжении нервов и сердца! Но поставишь последнюю точку, и вдруг станет грустно расставаться с героями, к которым ты уже привык, и жизнь твоя кажется вдруг опустевшей... Видишь, что тогда ты и жил по-настоящему, пока на столе лежала твоя работа, пока она звала тебя, тревожила и волновала.

Впрочем, освобождаешься ненадолго. Жизнь уже подсказывает тебе ещё что-то, и новая тема рождается где-то в глубине души. Смотришь - и ты опять за столом, за новой рукописью. Ничего не сделаешь. Это мне кажется похожим на дерево, пригретое весенним солнцем: оно не может не развернуть листья, если бы оно даже и не хотело их развернуть".

Иногда находило сомнение, настораживало её: не слишком ли легко идёт перо? Не поверху ли? В такие моменты ей был нужен слушатель. Хотелось кому-нибудь Почитать новые страницы, проверить на слух, как звучит.

Слушатель всегда находился среди её друзей. Да и кому не интересно послушать чтение автора! Узнать, о чём новая книга, которая ещё только создаётся? Что там происходит, как развернутся события дальше? И всё это у тебя на глазах! Вот она, редкостная возможность приобщиться к тайне создания писателем своего произведения. Манящая, непостижимая тайна!

Это так удивительно - ещё недавно брошенная в разговоре фраза о том, что собирался сказать автор в следующей главе, становится вдруг живым повествованием; являются новые образы, характеры. И тебя захватывает уже не просто цепь событий, а присутствие ещё чего-то: волнующее нечто, рождённое ритмом, музыкой слова, мыслью, всем тем, что и наполняет произведение дыханием жизни, делает его художественным. Как это удаётся? Вот загадка.